Черт, опять этот нож, эти раны, раны на теле мертвых девушек, следы их наступившей Смерти…

Через три ночи Инопланетянин опять в полночь приехал ко мне. Я провел его в помещение морга, в анатомический зал, где лежали совсем недавно привезенные покойники, он точно выверенным шагом опять подошел к молодой красавице, привезенной сегодня после полудня, у нее тоже в области сердца в виде злополучного трилистника располагались три колото-резаные раны, надрезы с глубоким проникновением его омерзительных рук.

Он жадно склонился над ней и страстно задышал, я видел, как он целует ее, теперь мне это не могло привидеться, я уже с того самого момента, когда он перепутал их местами, не пил, он целовал ее и с блуждающей улыбкой разглядывал свой трилистник, у тех девушек тоже был тот самый трилистник, его невозможно было спутать, те же скошенные углы проникающих глубоких ран, тот же нож, тот же почерк.

Ну, что, сука, я погрузил ему свой скальпель под левую лопатку, и он тут же рухнул, как подкошенный, на белый кафельный пол и широко раскрытыми глазами уставился в одну точку, в которой смогло уместиться все мое лицо.

Он что-то бормотал, жалобно всхлипывал, пытаясь обхватить руками мои ноги, но я его резко оттолкнул ногой и быстро вышел из морга, глубоко вздохнул, перекрестился и еще раз взглянул на звезды.

Они висели прямо у меня над головой, и их было бесчисленное множество, и еще меня поразила та широта пространства, в котором они располагались, их взаимосвязь была так же очевидна, как наша смертная связь, я дотронулся ладонями до холодной стены морга и ощутил ее шероховатую поверхность, эта поверхность почему-то была живой, она пульсировала, как и кровь в моих ладонях, а я все сильнее вжимался ладонями в стену, как будто хотел всем телом зарыться в нее, чтобы существовать там, в кирпичах, и постоянно, пока эта стена стоит, видеть весь мир и молиться на него, и плакать, и тут же прощать всех за их первородный грех, ибо, как сказал апостол Павел: «Ибо Смерть грехом вошла в жизнь…", и поэтому она не давала никому просто так умереть!

Рано утром Инопланетянин, как и все остальные покойники, лежал под покрывалом на своей полке, кто он, откуда и когда, и кто его привез, этим пусть занимаются другие, а я в это время ехал на его черном «Мерсе», думая, куда бы свернуть с дороги, потому что сзади меня на сиденье лежала еще одна молодая покойница, которую, по-видимому, Инопланетянин убил прошлой ночью.

И только в этот миг до моего сознания дошел зловещий смысл его поступков. Всякий раз, когда он у меня забирал покойницу из морга, он тут же убивал следующую девушку, ибо ему всегда было мало одной, и все они складывались в одну ужасную цепочку, которую прервал только я, не испытавший при этом никакой радости, ибо каждому по грехам его и здесь, и там, но воздастся!…

После всего случившегося я ушел из морга уже навсегда.

Сама мысль об этом очень странно меня поразила, ведь если глубоко задуматься, то выходило, что мой труп никогда не вскроют, и он будет где-то от всех прятаться, может быть, зарываться глубоко в землю, ну, а о душе ничего сказать нельзя, если верить Бенедикту Спинозе, то с ней ничего не произойдет, хотя что же с ней будет, он объяснить не может, ибо все люди, по его мнению, как модусы, размножаются и уничтожают друг друга по не зависящим от них самих причинам.

Долгое время я находился у себя дома в комнате и никуда не выходил, и благодаря этому узнал, что Иван Иваныч нигде не работает и живет стараниями моей жены как Альфонс.

Через несколько дней я посетил Бюхнера и рассказал ему об Инопланетянине, он немного помолчал, а потом доверительным шепотом на ухо сказал: «Жениться тебе надо, причем на хорошенькой неопытной девушке, вот тогда твои сомнения относительно собственных несчастий и рассеются!»

Совет Бюхнера я воспринял глупым и прямо-таки безумным смехом, а Бюхнер даже не обиделся, на прощанье он подарил мне в небольшой коробочке двух здоровых мадагаскарских тараканов – самку и самца, которые у меня дома сбежали и вскоре размножились в самых невероятных количествах. Иван Иваныч морил их целую неделю, но ничего не помогло, и этот факт я почему-то воспринял как умственно недосягаемую правоту Бюхнера.

Когда-то, еще в той другой жизни, я подумал о том, что мы, сталкиваясь с бесконечностью, теряем свой разум, куда-то в тьму уносит нашу память, как будто там во тьме есть то, чего мы не видим и не слышим, но оно нас и видит, и слышит, и собирает нашу жизнь по крохам, и сохраняет это навсегда. Я помню себя еще крошечным ребенком, но помню я только отдельные куски и фрагменты того, что называлось мною и моей жизнью, и сейчас мне даже странно сознавать, что это был именно я, а не кто-то другой, настолько время сильно вытравило из памяти мой прошлый образ…

А потом эти люди, которые окружали меня, которые целовали, трогали меня еще ребенком, жали с надеждой мою руку и с надеждой смотрели мне в глаза, которые часто грустили на закате, пили вино и пели объединяющие их волю и разум песни, жгли костры и рвали струны у гитары, которые во что-то верили, за что-то боролись и куда-то шли… Где они, эти бесчисленные тени?!

Почему мои родители уехали на землю обетованную, и почему исчезло наше великое государство, несущее добро и зло одновременно… Одна лишь невозможность вернуть все это рождает зло, а зло парадоксально само по себе, оно возникает из отсутствия смысла, и хотя иной человек ощущает, что смысл где-то рядом, что еще чуть-чуть – и он целиком его раскроет для себя, но все же рано или поздно смысл исчезает навсегда, а что такое поиски смысла, не та же ли это ненависть к самим себе, которую мы потом изливаем на окружающих?!