Однако при виде меня их шоковое состояние сменилось впечатлительным приступом ярости.

– Да он же тебе в прадеды годится! – заверещала Елизавета Петровна, сотрясая в своих мучительных объятиях не менее удивленного Леонида Осиповича.

– Дочка, этот старый хрыч и есть твой муж, – прошептал изрядно потрясенный Леонид Осипович, хотя очень вскоре он только охал, сидя на диване и закатывая к потолку свои мутные от слез глаза.

Временами мне казалось, что они нарочно притворяются больными и сумасшедшими, чтобы образумить свое половозрелое детище.

Они никак не могли понять, что нас с нею объединяет, в то время как нас с самого начала объединила одна криминальная тайна, тайна, которая быстро растворилась в другой сакральной тайне нашего проникновения друг в друга, когда я вдруг неожиданно превратился для Мнемозины в первооткрывателя ее таинственных глубин, где всякий человек превращается в волшебного зверя, и лишь впоследствии, сойдя с небес на землю, и возвращаясь снова в естество, я остаюсь ее любимейшей игрушкой.

– Это же просто наглость, соблазнять совсем еще неопытного ребенка! – тяжко вздыхал Леонид Осипович, сидя на диване и посасывая валидол.

– Да еще, какая наглость! – орала Елизавета Петровна, брызгая на всех слюной, как припадочная.

– Кажется, она была замужем, – я поглядел на Мнемозину и улыбнулся, а она поглядела на меня, и тоже многозначительно улыбнулась.

– А вы, значит, уже и проверили! – злорадно ухмыльнулась Елизавета Петровна.

Улыбка с лица Мнемозины тут же исчезла. Она пыталась что-то сказать матери, но только хватала воздух раскрытым ртом, почти как у меня, в первый раз в кабинете, когда я ей внезапно овладел.

Постепенно я обратил свой взгляд в окно.

Почти всегда, когда на меня кто-то производит плохое впечатление, я инстинктивно ищу реальности в любом другом предмете! За окном в счастливом одиночестве бродил по подоконнику старый воробей. Втайне я ему уже завидовал. Простота его незатейливой жизни поражала меня отсутствием каких-либо проблем.

– Вот бы быть такою же птичкой, – забывшись, вслух подумал я, глядя на воробья, и весь покраснел, стараясь не оборачиваться, на продолжающую кричать тещу. Однако теща тут же уловила мои слова и сразу же отрывисто прохрипела: «Обрюхатил, сукин сын, а теперь полетать хочешь?!»

С некоторым любопытством я оглянулся на Елизавету Петровну, и даже мысленно ее пожалел. Бледная как Смерть, теща едва держалась на своих ногах, глаза ее были полны такой незавуалированной ненависти, что казалось еще немного, и ее хватит апоплексический удар.

– Да, вы, мама, так уж сильно бы не волновались, – улыбнулся я, хотя моя улыбка едва дотягивала до ушей.

– Лёня, ты слышал, он меня мамой назвал?! – еще больше возмутилась теща.

Леонид Осипович, все еще охая на диване, лишь кивнул головой в знак согласия на все громы и молнии, которые метала вокруг нас молодая теща.

– Мама, может вам лучше поехать к себе домой?! – жалобно взглянула на нее Мнемозина.

– Ты, что, выгоняешь нас, родителей?! – издала потрясающий вопль Елизавета Петровна. – Из-за этого старого пердуна?! Да?!

Почему-то мне показалось на минуту, что еще совсем немного, и ее сосуды головного мозга лопнут от перенапряжения!

– Да, не стоит так нервничать-то, – опять попытался улыбнуться я, но, по-видимому, от волнения состроил такую отвратительную гримасу на лице, что теща от удивления ахнула, а Мнемозина рассмеялась самым бесстыднейшим образом. Один Леонид Осипович весьма театрально изображал на диване охающего филина.

Я заметил, что от предков у Мнемозины уже начинается истерика, и действительно, и минуты не прошло, а она уже заревела во весь голос как маленькая девочка, в некотором смысле она на самом деле была еще совсем ребенком.

– Ну, что, довели ребенка?! – с сарказмом прошептал я, и увел Мнемозину за собой в другую комнату.

Теща попыталась идти следом, но я успел закрыть дверь на задвижку, и поэтому она стала настойчиво в нее, стучать ногами и руками, но дверь была крепкой, как и сама бронзовая задвижка.

А мы с Мнемозиной в это время с какой-то внезапной яростью сбросили с себя всю одежду, и с блаженным вздохом погрузились друг в друга.

– Чтоб им икнулось, а я все равно буду твоей, – прошептала Мнемозина и направила мой быстрокрылый корабль в свою глубокую гавань. Нежные края ее божественной плоти обхватили меня как лепестки чудесного цветка…

Я пил ее божественный нектар, я целовал ее божественную грудь, мой язык дрожал в ее божественных губах… Вот так в любом из нас есть божество…