В 1858 и 1859 году, во время моего пребывания в Иерусалиме, после заключения мира, окончившего войну России с Турцией и ее европейскими союзниками, число поклонников доходило до 10 000; в том числе наших русских было около 800 человек: 500 женского и 300 мужского пола, – тогда как прежде число их и в благоприятные годы не превышало 400 человек; такому быстрому увеличению способствовало, кроме заключения мира после войны, прервавшей на несколько лет возможность посещения Святых мест, отправление в Иерусалим Духовной миссии в увеличенном составе, а главное – облегчение сообщения учреждением Общества русской торговли и пароходства. – Все разнородное народонаселение живет в вышепоказанных кварталах, которые однако не имеют ясного разграничения, равно как нет и закона, который бы запрещал жить в той либо другой стороне города.

Улицы в Иерусалиме узки, неровны [31] , некоторые – крытые и потому темные (исключение составляет лишь часть крытой улицы, идущей от Греческой Патриархии к храму Гроба Господня, которая по ночам освещается в нескольких местах висячими фонарями), всегда почти грязные и, исключая нескольких главных, по большой части пустые. Как во всех восточных городах, они не имеют надписей, но названия их сохраняются лишь по преданию между жителями, и то по-арабски, и заимствуют оное от своего положения или какого-либо примыкающего к ним здания. Так, «Тарик баб-ель-Амуд», улица колонны, ведущая от Дамасских ворот почти через весь город с севера на юг; «Сук-ель-Кебир», улица большого базара, идет в направлении от запада на восток; «Тарик-ель-Аллам» – улица или дорога скорби, «Страстной путь», начинается у Гефсиманских ворот, проходит мимо претории Пилата и австрийской странноприимницы и оканчивается у Судных врат; «улица Патриаршая», которая, начинаясь от угла бывшего патриаршего дома, идет в направлении от севера на юг, до улицы большого базара; часть ее, в которой соединяются здания, покрыта сводом; ею же проходят из монастыря греческого и латинского на площадку Гроба Господня. Это самая людная улица в период поклоннический; ибо на ней преимущественно сосредоточивается в это время городская торговля как привозными товарами, так и местными произведениями. В ней кроме лавок находится наиболее известная в Иерусалиме немецкая гостиница с общим столом, в которой останавливаются европейские путешественники; тут же недалеко городская, так называемая Патриаршая баня, далее греческий монастырь Св. Иоанна Предтечи, почти незаметный со входа.

Площадей в городе мало (самая большая против дома Давидова, на границе Армянского квартала с Христианским), но зато немало развалин, особенно в Мусульманском квартале. Исключая торговых мест, или базаров, в городе незаметно того движения, которое придает другим местам торговля и промыслы: этому отчасти причиною и различие народонаселения по вероисповеданиям. В Иерусалиме только четыре рабочих дня, общие для всех жителей, ибо пятница, суббота и воскресенье уважаются как дни праздничные: пятница – мусульманами, суббота – евреями, а воскресенье – христианами. В пятницу до полудня все городские ворота бывают заперты, как выше упомянуто, из опасения, что, по преданию мусульман, во время их молитвы в мечетях христиане будут покушаться овладеть внезапно святым городом. Это предание имеет, очевидно, связь с тем, по которому заложены Златые врата, ибо чрез них должен некогда вступить во Святой Град один из европейских царей, а по другим царь северных народов.

Дома каменные, низкие, квадратные, часто без дверей и окон на улицу, а если где и есть окна, то небольшие, заслоненные толстыми деревянными или железными решетками; с виду дома более похожи на тюрьмы, нежели на обыкновенные жилые здания. Почти все без исключения имеют, вместо кровлей, террасы, хотя и не совершенно плоские, как в Сирии, ибо из средины каждой террасы выступает небольшой вышины сферический купол, который, будучи выбелен, представляет вид опрокинутой чашки. Смотрящему на Святой Город откуда-нибудь с высоты вид Иерусалима по причине этих куполов кажется совершенно отличным от других восточных городов. Эти воздушные террасы не прихоть, а составляют существенную необходимость здешней жизни по причине знойного климата: мусульмане отправляют на них свои молитвы, жиды – праздники, европейцы прогуливаются и наслаждаются вечерней прохладой, а местные жители спят на них в знойную пору года.

Мостовой в Иерусалиме нет почти нигде [32] ; там же, где она пришлась случайно, она так скользка, что лошадь должна ступать с большою осторожностью, тем более, что все улицы идут или на гору, или под гору. Группы собак, не знающие хозяев, так же как и во всех восточных городах, бродят и здесь по улицам. Они строго держатся своих городских кварталов и редко переходят из одного в другой; единственная польза, доставляемая ими, состоит в том, что они помогают поддержанию в городе кой-какой чистоты, ибо пожирают с жадностью все выбрасываемое на улицу. Без них, очевидно, царствовала бы еще большая неопрятность. Днем они обычно лежат на солнце по сторонам или в углах домов; зато ночью караулят свои кварталы и улицы, и встреча с ними тогда не очень приятна, особенно если кто отважится выйти без фонаря, что как везде, так и здесь запрещено, ибо как здесь, так и везде в турецких городах улицы не освещены. Однако и несмотря на фонари собаки нередко и смело нападают на прохожих, словно происходят в прямой линии от тех псов, которые на поле Изреельском съели тело Иезавели.

Излишне было бы говорить, что в народонаселении столь разнородном, как иерусалимское, нельзя усмотреть ничего однообразного, что все смотрят в нынешнем Иерусалиме чужеземцами, пришельцами. Турок, араб, грек, армянин, копт, абиссинец, жид, бедуин, европеец, – не перечтешь всех. Впечатление поистине удивительное и единственное на свете! Везде бродит немалое число нищих, а особенно на площади храма Святого Гроба и на ближних к нему улицах, рассчитывая преимущественно на русскую тороватость. Многие из них выучили по нескольку слов, особенно «здравствуй, матушка», с которым обращаются безразлично к проходящим русским обоего пола богомольцам. Нигде не видно пышности: ни в домах, ни в одеждах, ни в мебели; даже базар несравненно хуже, чем в других городах.

Однако же, несмотря на видимое различие, обычаи всех этих народностей разного происхождения и вероисповедания, соединенных в нынешнем Иерусалиме, суть обычаи восточные: то же самое разделение дня и счет часов от восхода солнца, обычай полуденного кейфа, отдельность женщин, которой держатся и туземцы христианской веры. У женщин обычай сурьмить брови и ресницы господствует и здесь. Обычай этот может служить указанием, как неизменны вообще обычаи восточные; он существовал здесь за 3000 лет до нашего времени, ибо в IV книге Царств читаем, что когда приехал в Иерусалим Ииуй, Иезавель, услышавши о въезде его, покрасила очи. Не так же ли и ныне дщери Иерусалима сокровенно смотрят с своих террас на торжественный въезд и иные церемонии, для чего в верхних стенках, ограждающих домовые террасы, устроен ряд круглых глиняных трубок, сквозь которые находящиеся на крыше женщины могут видеть, что происходит снаружи на улицах, не быв видимы сами.

Все эти различные племена, составляющие население Иерусалима, живут в нем, приспособляясь к обычаям восточным, но живут скрытно, раздельно, в непримиримой ненависти и подозрении друг к другу. Если поддерживается какой-либо внешний порядок, то единственно при помощи страха. Да и трудно было бы придумать какой-нибудь другой узел, иную связь для народонаселения, большую часть которого действительно можно считать за кочующих. Мало кто проживает долго в Иерусалиме, кроме евреев. Житель Европы, поклонившись Святым местам нашего искупления, с сердцем преисполненным скорбью, если не горечью, от всего виденного здесь, возвращается, обычно по кратком пребывании, в Европу. Турок, высланный для того, чтобы охранять спокойствие в этом центре беспокойства, порождаемого взаимною интригою и завистью, чувствует себя в положении не сына, а любодейчища в отечестве истинных сынов дщери Сиона и с радостью, при первой возможности, спешит возвратиться в чародейский Стамбул. Араб, разбивая шатер в Ель-Кодсе (Святом Городе), почтивши кажущееся могущество своего пророка в величественной мечети Омара и брося взгляд фанатического презрения на гяуров и жидов, возвращается в пустыню, где свободнее дышит его грудь. Купец грек или армянин не находит здесь ни барыша, ни приманки, какую имеет для него весь остальной восток. Одним словом – Иерусалим почти не имеет постоянных жителей, – он имеет только пришельцев. Христианам же в особенности все напоминает в нем, что и сам он есть только прообраз Иерусалима небесного, по сказанному в Писании: «не имамы зде пребывающого града, но грядущего взыскуем».