— Ты мне нужен.

Теперь я увидел, как Макс надевает презерватив на свой член. Он оказался длинным, с выбухающей веной у основания, но был таким бледным по сравнению с остальным телом, что казался искусственным. Бежевый презерватив только усилил это впечатление. Но чувствительность у члена оказалась восхитительной. Хватило одного прикосновения пухлой руки Элен, чтобы член стал твердым и несгибаемым, словно крючок вешалки. После этого с груди Элен, словно рухнувший мост, слетел бюстгальтер, и желеобразные груди распластались по бокам. Макс принялся сосать жирный сосок и делал это до тех пор, пока Элен не застонала, после чего нырнул головой между грудями. Вот откуда исходит ее вокальный дар. Правда, один певец говорил мне, что голос идет из живота; в этом случае Элен можно считать звездой. Когда же он, наконец, овладел ею, то было такое впечатление, что он наполовину исчез. Ягодицы его напрягались, когда он совершал движение вверх. Одна моя рука была в кармане и тискала член. Думаю, что я кончил одновременно с Максом — Элейн Добсон назвала бы это мужской солидарностью.

Это было превосходное знакомство с Мемфисским оперным театром. В течение следующей недели я посмотрел еще два подобных спектакля — Макс ухитрился влезть во все дырочки и отверстия, какие только есть у женщины: носом под мышку, языком в ухо, пальцем в попу — список можете продолжить сами. Она, правда, ни разу не села верхом на него, да и вообще она сама почти не двигалась. Правда, она тряслась и дрожала, но там было чему дрожать.

Незадолго до весенних каникул Макс привел ее на факультетскую вечеринку. Не имея никаких дел с кафедрой музыки, я на самом деле до сих пор видел Элен только в ее голой плоти и через стенку. Это было в какой-то степени ошеломляюще — видеть ее одетой, более того, это было еще более непристойно, так как я знал, что находится под одеждой. А она и в самом деле была хороша. У Макса был дар выявлять в женщинах их сексуальные черты или заставлять их чувствовать себя сексуальными, что в конечном итоге одно и то же. На вечеринке, которую устраивал Грег Пинелли, расплачиваясь за свое уклонение от этой обязанности в течение семестра, она появилась в наряде оперной дивы — в облегающем длинном красном платье с неумеренно открытой грудью. На ней были высокие, до колен, тесные сапоги, плечи были обнажены, а на золотистых волосах, помогай мне бог, красовалась тиара. В ней было что-то невероятно чувственное, особенно на фоне других гостей, одетых в слаксы и отдающих должное колбаскам, наколотым на зубочистки.

Элен оценивающим взглядом обводила комнату. Это была моя идея — пригласить Макса, с которым Грег был почти незнаком. Но идея взять с собой Элен целиком и полностью принадлежала Максу, хотя ее Грег не знал вообще. Но Грег был способен приспосабливаться к любым обстоятельствам. Он сразу же выяснил имя гостьи и представил ее гостям. По мере этих представлений ранг Элен повышался: от преподавателя музыки и любительницы пения до артистки. Она с достоинством кивала каждому следующему гостю, и на лице уютно, как мурлычущий кот на диване, устроилось донельзя довольное выражение.

Макс вел себя как полноправный собственник, как продюсер, представляющий на суд публики новую звезду. Не думаю, чтобы Элен это заметила. Если бы она обратила на это внимание, то ощутила бы раздражение. Есть разница между менеджером и импресарио, и эта разница касается умения отдавать должное искусству, ценить его достоинство. Макс играл роль импресарио, выходя из нее только в те моменты, когда оказывался в непосредственной близости от Элен — флюиды ее тела производили на него поистине странное действие. В этой непомерно вздутой груди, огромных оголенных руках было действительно что-то смутно угрожающее. Икры Элен походили на ножки рояля, втиснутые каким-то непостижимым образом в высокие сапожки, абсурдно изящные для ее необъятного размера. Когда она кивнула нам со Сьюзен, а потом повернулась к нам своим затянутым в платье задом, Сьюзен шепнула:

— Платье ей, наверное, застегивали плоскогубцами.

— Тсс.

Должен признаться, что эта женщина вызывала во мне трепетное, смешанное с ужасом благоговение. Но было и нечто другое, какое-то желание выставить ее в смешном виде, высмеять ее, ткнуть пальцем в ее толстое брюхо или увидеть, как трещит по швам ее платье. Думаю, такое же чувство бывает у человека, рассматривающего памятник: некоторые склоняют голову в благоговейном почтении; некоторые изо всех сил сдерживают желание бросить в монумент камень. Есть еще третьи, одержимые неизлечимой склонностью к передергиванию и иронии, — их при таком созерцании обуревают оба противоположных чувства. Что есть такого в толстой женщине, что буквально вопиет «ПНИ МЕНЯ!», когда она наклоняется?

Грег радушно суетился, ставя новые тарелки с зубочистками, наполняя бокалы и непрерывно тараторя. Среди нас было с полдюжины гостей, прямо не приглашенных, и Грег чувствовал себя обязанным занимать их всех беседой. Один раз зазвонил телефон, и Грег пошел на кухню, чтобы ответить. Он вернулся немного сконфуженный.

— Здесь есть кто-нибудь по имени Джейми? — спросил он.

В Юге, как и в телефонных сетях, есть что-то для меня полностью непостижимое. Каким-то образом неверное соединение номеров перешло к Грегу, и с тех пор кредиторы Джейми перестали нас тревожить.

Ближе к концу вечера Элен согласилась спеть. Для этого не понадобилось ее упрашивать — на самом деле, думаю, она давно к этому привыкла. Макс посовещался с Грегом, и в комнате освободили немного места для стереосистемы. Немного позже Макс шептался с гостями, добросовестно рекламируя певицу, как и положено импресарио. Он усадил Элен на диван, вручив ей бокал красного вина, и так как я оказался рядом, то мне, волей-неволей, пришлось о чем-то с ней говорить. Сидели мы теснее, чем принято у обычных собеседников. Элен своим весом создала в подушке дивана глубокий каньон, и я беспомощно скатился к ней по склону этого оврага, столкнувшись с ней на дне.

Поначалу она милостивым кивком дала понять, что заметила мое присутствие, но ничего при этом не сказала. Так как меня уже представили, я не мог протянуть ей руку и представиться снова. Я испытывал неловкое чувство оттого, что слишком интимно знал женщину, с которой ни разу в жизни не разговаривал. Я мог бы нащупать какую-нибудь нейтральную тему о погоде (капризная), о времени года (начало марта), об университете и его сплетнях (это было рискованно, так как я не знал, к какой партии принадлежит Элен). Сам не знаю, почему я испытывал такие затруднения и не мог начать болтать, ведь я уже больше трех лет прожил на Юге, где каждый ребенок знает, как поддерживать очаровательную беседу ни о чем. Но стоило мне посмотреть на эту сидевшую рядом со мной римскую царицу, как всякие глупости насчет ранней весны застывали у меня на губах. Моя попытка отодвинуться от нее привела к тому, что я увяз в расселине еще глубже; теперь и мои ребра оказались тесно прижатыми к ее покрытому теплыми подушками боку. Какая же она была мягкая. Мне явилась сумасшедшая мысль: она ничего не чувствует и заметит, что что-то не так, только если я наполовину окажусь под ней.