Доктор доставил на улицу еще один стул для своего нового знакомого, после чего они оба удобно расположились в тени.

– Вы человек светский, – сказал доктор Грегг, – много путешествовали, у вас огромный жизненный опыт. С точки зрения морали, а также, без сомнения, объективности, компетенции и профессиональной этики, ваше мнение имеет немалую ценность. Я был бы рад поделиться с вами рассказом об одном случае, по моему мнению, совершенно уникальном в истории медицины.

Около девяти лет назад, когда я практиковал в своем родном городе, меня пригласили к больному, у которого был ушиб черепа. Я сделал заключение, что осколок кости надавливает на мозг и что необходима хирургическая операция под названием трепанация черепа. Однако ввиду того, что пациент был человеком богатым и с положением в обществе, я пригласил для консультации еще и доктора…

Смит поднялся со стула и с извиняющимся видом мягко похлопал доктора по плечу.

– Послушайте, док, – сказал он торжественно, – я действительно хочу послушать вашу историю. Она меня очень заинтересовала, и я не хочу пропустить ее окончание. Уже по тому, как она начинается, я вижу, что это настоящая конфетка, и, если, конечно, вы не против, я собираюсь изложить ее на следующем же заседании медицинской ассоциации Барни О’Флина. Но у меня есть здесь пара дел, которыми я должен безотлагательно заняться. Как только я с ними покончу, сразу же вернусь к вам и дослушаю вашу историю – хорошо?

– Конечно, пожалуйста, – сказал доктор, – заканчивайте ваши дела и возвращайтесь. Я не стану ложиться спать и дождусь вас. Видите ли, один из самых видных врачей, присутствовавших на этом консилиуме, поставил диагноз – тромбы; другой говорил, что это нарыв, но я…

– Нет, нет, не рассказывайте мне сейчас, док! Вы так все испортите! Подождите, пока я вернусь. Я хочу послушать всю историю целиком, проследить, как вы размотаете этот клубочек от начала до конца, – хорошо?

Горы расправили свои могучие плечи, чтобы по ним промчалась домой колесница златокудрого Феба [40] , день умирал – и в лагунах, и в тенистых банановых рощах, и в мангровых болотах, где огромные синие крабы уже начинали выползать на землю, отправляясь на свою ночную прогулку. Наконец последние лучи солнца погасли и на самых высоких горных пиках. Затем короткие сумерки, эфемерные, как полет ночного мотылька, наступили и сразу окончились; самая верхняя звездочка Южного Креста выглянула над пальмовыми зарослями, и светлячки, подобно герольдам, зажгли свои факелы, объявляя о приходе ночи.

Невдалеке качался на якоре «Карлсефин», его огни пронизывали воду на сотни саженей, отражаясь в глубине неровными мерцающими отблесками. Карибы трудились не покладая рук – в доверху нагруженных шаландах они перевозили на судно бананы из огромных банановых штабелей на берегу.

На песке, прислонившись спиной к кокосовой пальме, среди множества сигарных окурков сидел Смит. Он явно чего-то ждал, и его острый, пристальный взгляд был все время обращен в сторону парохода.

Бог знает, почему этот яхтовладелец, выглядевший настолько несообразно своему статусу, сосредоточил весь свой интерес именно на этом невинном фруктогрузе. Дважды его уверили в том, что никаких пассажиров на нем не было. И все же с настойчивостью, которая так не вязалась с его образом праздного путешественника, он передал это дело на рассмотрение наивысшей судебной инстанции – то есть решил проследить лично. Невероятно похожий на какую-то разноцветную ящерицу, притаившуюся возле ствола кокосовой пальмы в ожидании своей добычи, он продолжал неотрывно наблюдать за «Карлсефином», при этом его маленькие, как бусинки, глаза непрерывно бегали из стороны в сторону, придавая ему еще большее сходство с указанной рептилией.

На белом песке стояла еще более белая, чем сам песок, гичка с яхты, вытащенная зачем-то на берег, и ее охранял один из матросов – тоже весь в белом. Неподалеку, в пульперии, располагавшейся на шедшей вдоль берега Калье Гранде [41] , трое других матросов топтались со своими киями вокруг единственного в Коралио бильярдного стола. Лодка лежала на берегу в полной готовности, так что ее можно было спустить на воду и отплыть буквально за несколько минут. В атмосфере витал запах ожидания, столь несвойственный воздуху Коралио. Что-то должно было произойти.

Словно какая-то перелетная птица с разноцветным блестящим оперением, Смит спустился ненадолго на этот счастливый берег, почистил клювом свои перышки и бесшумно улетел неизвестно куда. Когда утро осветило берег первыми лучами солнца, уже не было там ни Смита, ни ожидающей гички, ни самой яхты. Смит не оставил ни единого намека на то, в чем заключалось его дело, и никаких следов, которые подсказали бы нам, где он бродил той ночью в поисках своей тайны. Он приехал, поболтал на своем диковинном жаргоне асфальта и забегаловок, посидел под кокосовой пальмой и – исчез. На следующее утро Коралио, лишенный Смита, ел свой жареный плантан [42] и говорил: «Человека в цветная одежда ушла, однако». С наступлением «сиесты» [43] этот инцидент отошел, зевая, в историю.

Так что на некоторое время Смит должен покинуть место действия нашей пьесы. Он больше никогда не приедет в Коралио и никогда не придет к доктору Греггу, который напрасно сидит, покачивая своей густой бородой, и ждет этого слушателя-дезертира, чтобы облагодетельствовать его волнующим рассказом о трепанации и завистниках.

Но, чтобы придать ясности этим несвязным страницам, Смит должен затрепыхаться среди них снова. В самый последний момент он должен явиться и рассказать нам, почему той ночью разбросал он так много нервных сигарных окурков вокруг кокосовой пальмы. Это его долг, ибо, когда в предрассветных сумерках отбыл он из Коралио на своей яхте, увез он с собой и ответ на загадку, столь важную и запутанную, что немногие в Анчурии решались даже заговорить о ней.

План перехвата быстроногого президента Мирафлореса на побережье был разработан очень тщательно, и вероятность того, что этот план не сработает, была минимальной. В Аласан для установления сторожевых постов отправился лично доктор Савалья. В Солитасе организацией караульной службы занимался либеральный патриот Варрас – на него можно было вполне положиться. Гудвин взял на себя Коралио и окрестности.

Новость о побеге президента хранилась в строгом секрете, и в прибрежных городах об этом не знал пока никто, кроме членов амбициозной политической партии, желавшей унаследовать власть. Телеграфный кабель, шедший от Сан-Матео к побережью, был перерезан далеко в горах агентом доктора Савальи. Задолго до того, как неисправность смогут устранить и местные власти официальным образом получат из столицы соответствующую информацию, беглецы уже достигнут побережья, и вопрос о том, смогут ли они ускользнуть, так или иначе разрешится.