Шрифт:
Наступила тишина. И вдруг грянули дружные аплодисменты. Профессор Резников медленно поднялся, грозно озираясь, явно осуждая за неподобающее поведение присутствующих на заседании ученого совета. Но чем грознее становилось его лицо, тем оглушительнее, словно наперекор председателю, хлопали заводские товарищи Дроздова и окружение доцента Протопоповой.
— Товарищи! Товарищи! Здесь же не представление.
Но что мог сделать один человек с разволновавшимся
залом! А тут еще представители завода стали подниматься и аплодировать стоя. Вслед за ними поднялась Алла Васильевна, комсомольцы, а потом уже и другие. Гул аплодисментов возрастал. Резников обернулся на присутствующего здесь представителя Высшей аттестационной комиссии, перевел взгляд на ректора. А те друг за другом развели руками, что они-то могли поделать? И Резников сам стал аплодировать. Именно это уступчиво-деликатное поведение председателя, пожалуй, и утихомирило зал, все стали усаживаться на свои места.
Наконец наступила тишина. И профессор Резников, по обязанности председателя ученого совета, поднял голову, опять сдержанно улыбнулся и вполголоса произнес:
— Так и хочется сказать: позвольте ваши аплодисменты принять за единодушное одобрение всего того, что изложил уважаемый товарищ Дроздов.
Зал разразился смехом. Но шум тут же утих.
— Но слов этих сказать я не имею права, потому что у нас заседание ученого совета, а не торжественное собрание.
С места поднялся заместитель секретаря парткома завода Сергей Петрович Кириллов.
— А если блестящие идеи вызвали всеобщее одобрение и восхищение талантом соискателя ученой степени, это может отразиться на решении Высшей аттестационной комиссии?
— Позвольте уточнить. В нашем вузе мне доверена честь исполнять обязанности председателя ученого совета. За действия ВАК, к сожалению, ответственности не несу и от его имени говорить не могу. Поэтому позвольте заданный вопрос оставить открытым. Пользуясь своим правом председателя, предоставляю слово официальному оппоненту профессору Василию Васильевичу Протасову.
Протасов в своей речи дал высокую оценку диссертационной работе Дроздова, но, сделав несколько незначительных замечаний, осудил Бориса Андреевича за острую полемичность сделанного им доклада.
Примерно такую же оценку диссертации дали и другие оппоненты. Все они неизменно не одобряли полемичного тона соискателя.
— Но неужели же диссертант обязательно должен бубнить как пономарь в старину? — это опять Кириллов подал голос.
Зал снова оживился.
В это время один из троих пареньков, сопровождавших Зыкова, вышел в проход, подошел к сцене и протянул Николаю Афанасьевичу записку. Резников взял ее, быстро прочитал и тотчас передал представителю ВАК. Тот пробежал ее глазами, неопределенно пожал плечами и молча возвратил записку председателю.
— Товарищи! Слово просит токарь-скоростник Павел Порфирьевич Зыков.
Зал примолк. В группе Протопоповой стали переглядываться, раздался шепоток: «Кто это Зыков?» — «А кто его знает. Сейчас скажет».
Павел Порфирьевич, еще больше раздобревший с тех пор, как в последний раз его видел Дроздов, твердо шел по проходу. Он не озирался ни вправо, ни влево. Смотрел строго перед собой, но, наверное, вряд ли что или кого видел. Он солидно, неторопливо поднялся по короткой боковой лестничке, неся под мышкой пухлую переплетенную рукопись, переложенную бумажными закладками, и книгу Дроздова, также с закладками. Вот он неторопливо устроился на трибуне, извлек из кармана листки, отпил глоток воды из стакана. И только рука выдавала его отчаянное волнение, она дрожала.
Наконец Зыков поднял объемистый том и показал его залу.
— Дорогие товарищи! Это вот и есть главный труд моего уважаемого земляка, старого товарища, с которым мы когда-то в тридцатом году вместе прибыли в Москву. То, что я сегодня сообщу вам, конечно же, неприятное и печальное событие. Но, товарищи, я это обязан сделать. Моя рабочая совесть не позволяет мне молчать.
Зал, замерший при первых словах Зыкова, тревожно загудел, люди задвигались, стали переговариваться.