— Ну, вы-то уж мне не пойте лазаря. Хорошо пони­маю, что такое «досдать». В мыле небось пребываешь днями и ночами… И с дипломной все образуется. Словом, поздравляю. Я рад, что жизнь подправила ваше крити­ческое отношение к диплому.

— А я не изменил ни себе, ни своему слову. С заво­дом не думаю расставаться.

Смирнов усмешливо глянул в глаза Дроздову. Чувст­вовалось, многое хотелось ему сказать, да обстановка явно тому не соответствовала. Он лишь слегка встряхнул Дроздова за плечи, мягко улыбнулся:

— Мне уже приходилось слышать заявления некото­рых товарищей… Приходилось или не приходилось?

— Ну и что из того? Жизнь корректирует наши наме­рения…

— Вот-вот. И я о том же. Жизнь — великая штука. Заставляет быть активным и думать напряженно. Думать и делать правильные выводы. Так, Борис Андреич?

Павел Зыков не пропустил ни слова из этого разгово­ра. Кто такой Смирнов, он хорошо знал, запомнил Алек­сея Георгиевича еще по Германии. Сегодня он был одним из руководителей этого авторитетного собрания. И так запросто говорил с Дроздовым!

От пренебрежения Зыкова не осталось и следа, он пре­вратился в лучшего друга Дроздова, который тем только и занимался, что думал о благополучии товарища.

Кто-то позвал Дроздова, и он с радостью прервал разговор со своим «заботливым» товарищем. На прощанье бросил:

— Будь здоров, Пашок. Не хворай…

Эти слова оглушили Зыкова. Забыть и простить их Павел не мог.

Он пощадил Дроздова, не известил соответствующие организации о его плагиате в кандидатской диссертации только потому, что Дроздов тогда был в больнице. Не­счастный случай, Павел все понимал. Но когда он изучил книгу Дроздова и в книге, за которую тот наверняка по­лучил кругленькую сумму, увидел те же выдержки из статей Андреева, он больше терпеть не мог Зыков написал в Министерство высшего образования, в ВАК.

Сидел Павел Зыков в компании трех молодых рабо­чих. Они о чем-то оживленно переговаривались. Собесед­ники смотрели на Зыкова благоговейно. Он кривил губы в усмешке, что-то изредка и важно изрекал, то и дело раскрывал толстую книгу с бумажными закладками в ней. Чем-то привлекала Дроздова эта книга. Он не отрывал от нее взгляда. Да это же его собственная дис­сертация в руках у Зыкова! Но как, каким образом она к Пашке попала? Он напечатал, сброшюровал и переплел десять экземпляров. У него осталось всего лишь два, остальные восемь читались в институте, и вот один из экземпляров оказался в руках у Зыкова. Что бы это мог­ло означать?

Впрочем, к чему гадать. Если есть у Павла намере­ние подложить ему свинью, он не преминет это сделать сегодня. В этом Борис теперь не сомневался.

Между тем приближалось начало заседания ученого совета. Доклад свой с кратким пересказом положений новой книги Борис хорошо знал, потому и не было нуж­ды его повторять. А вот желание понаблюдать за клуб­ным залом, хорошо ему знакомым, не ослабевало. Что же все-таки привлекло всех этих людей? Неужели только сенсационность ситуации — недавний рабочий защищал докторскую. Видимо, только это. Вряд ли кто-либо, кро­ме оппонентов, глубоко анализировал его книгу. Дай бог, чтобы внимательно прочитали автореферат. И за то спасибо.

Еще раз он внимательно окинул взглядом зал. Наро­ду прибавлялось. Вот слева обособленным островком усе­лись его товарищи по заводу. Среди них он увидел и Же­ню, хотя она и дала слово, что не придет на защиту, что­бы у нее «не разорвалось сердце на мелкие кусочки» от волнения и страха. Чуть впереди сидела «комсомолия института».

И опять Дроздову пришлось удивляться. Он увидел вошедшего в зал Дениса Чулкова. Вот так сюрприз! Но тут же встревожился: как у него со здоровьем? Начал вглядываться… — с палочкой ходит или без нее? Денис шел без палки.

Ай да молодец! Добился все же своего. Вот бы сейчас к нему, обнять, растормошить.

Но было уже поздно. На сцену один за другим стали выходить из-за кулис члены ученого совета. Заспешили в зал и те, кто не успел найти себе место.

И вот все стихло. Профессор Резников поднялся с ме­ста и объявил заседание ученого совета открытым.

5

Доклад Дроздова был рассчитан на час, говорил же Борис уже почти два часа. Николай Афанасьевич и про­фессор Протасов советовали Дроздову по возможности обходить острые углы, а если уж это невозможно, то не вступать в открытую полемику с признанными авторите­тами. Но… он, что называется, закусил удила… Зал уже через полчаса был наэлектризован и возбужден до пре­дела, то тут, то там поднимался шум, Николай Афанась­евич порой болезненно морщился, когда диссертант, оторвавшись от текста, выходил на те самые «острые углы».

Борис видел, как остро воспринималась его речь соб­равшимися, что своими крутыми определениями он, будто рашпилем, проходит по нервам своих друзей, особенно Резникова, хотя и сознавал, что все это может очень до­рого ему обойтись, но и не мог изменить взятого тона. В него будто бес вселился.

Он смахивал тыльной стороной ладони пот со лба. Го­лос его уже не выдерживал напряжения. И вот концов­ка…

— Должен сказать… Вернее, я глубоко убежден, что если мы в ближайшие полтора-два десятилетия решим проблемы модернизации производства, страна наша сде­лает невиданный, гигантский скачок. Но об этом надо говорить, и говорить громко, а не замалчивать наболев­шие проблемы. Общество наше в состоянии решить лю­бые из них, какими бы трудноподъемными они ни каза­лись. В народе есть пословица: глаза страшатся, а руки делают. Мудрость эта складывалась веками, поэтому она по своей значимости приобретает политическое содер­жание.