"Он был человек более восприимчивый, чем деятельный <…>. Притом это было лицо историческое, действительное, не художественный образ <…>. Может быть, следя за воспитанием Александра I и кладкой его характера, мы кое-что уясним себе в вопросе, каким образом европейским миром поочередно могли распоряжаться такие контрасты, как Наполеон, игравши"! в реакционном эпилоге революции роль хохочущего Мефистофеля, и то г же Александр, которому досталось амплуа романтически-мечтательного и байронически-разочарованного Гамлета".

Историк Н.И. Ульянов:

"В успехе Александра его актерский талант сыграл, примерно, такую же роль, какую военный гений — в возвышении Бонапарта. Но надо ли пояснять разницу между двумя этими словами? Сейчас <…> подвиг Александра выглядит пиротехническим эффектом, пустой вспышкой. Он не сделал свою страну более великой, чем она была, и даже не указал ей истинного пути к величию. За разыгранной им феерией кроется историческая трагедия России".

Великий князь Николай Михайлович (внук Николая I):

"Как правитель громадного государства, благодаря гениальности сперва его союзника, а потом врага, Наполеона, он навсегда займет особое положение в истории Европы начала XIX столетия, получив и от мнимой дружбы и от соперничества с Наполеоном то наитие, которое составляет необходимый атрибут великого монарха. Его облик стал как бы дополнением образа Наполеона <…>. Гениальность Наполеона отразилась, как на воде, на нем и придала ему то значение, которого он не имел бы, не будь этого отражения".

Французский писатель и дипломат Франсуа-Рене де Шатобриан характеризует Александра так:

"Какими бы высокими ни были достоинства царя, они в конечном счете были пагубны для его империи <…>. Он посеял там зерна цивилизации и сам же их затоптал. Население, сбитое с толку противоположными требованиями, не понимало, чего от него хотят: просвещенности или невежества, слепого повиновения царской воле или соблюдения законов, стремления к свободе или пребывания в рабстве <…>. Он был слишком сильным, чтобы стать законченным деспотом, и слишком слабым, чтобы установить свободу".

Друг молодости, Адам Чарторыйский, отмечает:

"Александр не обладал умением властвовать над умами, увлекать и наполнять довольством тех, которых он желал привлечь к себе. Ему недоставало этой способности, столь необходимой монархам".

Он же делает вывод:

"Александр <…> представлялся мне растением с тянущимся ввысь стволом, которое посадили в сухую, бесплодную почву, обрезав его молодые и обильные побеги, вследствие чего оно стало давать лишь слабые веточки и в конце концов должно совершенно погибнуть, в силу неблагоприятных для его роста условий".

А вот вывод Шатобриана:

"У императора России были сильная душа и слабый характер".

Историк В.О. Ключевский объясняет проблемы Александра следующим образом:

"Александр стоял на рубеже двух веков, резко между собой различавшихся. XVIII столетие было веком свободных идей, разрешившихся крупнейшею революцией. XIX век, по крайней мере в первой своей половине, был эпохой реакций, разрешавшихся торжеством свободных идей. Эти переливы настроений должны были создавать своеобразные типы <…>. Император Александр I сам по себе, не по общественному положению, по своему природному качеству был человеком средней величины, не выше и не ниже общего уровня. Ему пришлось испытать на себе влияние обоих веков, так недружелюбно встретившихся и разошедшихся".

И все же историк Н.А. Троицкий встает на защиту Александра:

"Масштаб личности Александра и отечественные, и зарубежные историки за редким исключением <…> оценивают невысоко — в диапазоне от насмешливых пушкинских характеристик ("властитель слабый и лукавый", "в нем много от прапорщика и немного от Петра Великого") до более спокойных определений В.О. Ключевского ("человек средней величины, не выше и не ниже общего уровня") и А.К. Дживелегова ("человек, едва возвышающийся над средним уровнем"). Думается, весь этот ряд оценок занижен, и судить об Александре надо целой октавой выше, как это сделал А.З. Манфред в книге о Наполеоне".

И вот она — та самая оценка историка А.З, Манфреда:

"В нашей стране давно уже <…> стало традицией смотреть на Александра I глазами Пушкина:

Эти чувства великого поэта к царю разделялись многими <…>. Для поколения Пушкина и декабристов царь Александр был первым врагом.

Позже Лев Толстой в романе "Война и мир" <.. > продолжил развенчание Александра I. Портрет, воссозданный на страницах знаменитой эпопеи гениальным пером, дискредитировал царя прежде всего эстетически и этически: он представал перед читателями тщеславным, слабым и лживым человеком, позером и мелким себялюбцем <…>.