— Ты чего, отец? Совсем рехнулся? Юлька вышла на балкон. — Ну-ка, иди. Тебя мать зовет!

Дождавшись, когда он исчезнет в недрах комнаты, она схватила Ледогорова за руку и, поднеся ее к губам, жадно затянулась его сигаретой.

— Уф! Хорошо! Пока родители не видят! Ты что, обиделся? — Она поцеловала его. — Он же перебрал, а когда…

Ледогоров погладил ее по голове.

— Все нормально. Не переживай. Просто… Просто в чем-то он прав. Хорошо еще не знает, что я «закодированный».

Она засмеялась и затянулась еще раз.

— Бедненький. Хочешь, я из солидарности тоже пить брошу?

Он кивнул.

— И есть. Пошли в кино.

Она кивнула.

— Пошли.

— На что ты хочешь?

— На то на что ты.

— Я первый спросил.

— Я уже сказала. Выбирай сам.

— Тогда пьем чай и сматываемся.

Солнце окончательно прорвало блеклую пленку, ослепительными пятнами сверкая в образовавшихся прорехах. Далеко, вдоль линии горизонта протянулась линия ярко-голубого неба. Очень далеко.

Гроза не пришла. Темная духота неподвижно висит за окном. Скомканные простыни давно упали на пол. Где-то в недрах двора тоскливо рвется из магнитофона Уитни Хьюстон.

— Тебе понравился фильм?

— Да, только грустный.

— Зато жизненный.

— Тем грустнее. Мне больно, что он погиб.

— Он просто больше не хотел жить. Исчез смысл.

— Так бывает?

— Наверное. Не знаю.

Она целует его в губы, шею, грудь.

— Не надо. Не хочу, чтобы ты узнал.

— Не бойся.

Она не останавливается.

— Я! Я стану твоим смыслом жизни.

Он крепко прижимает ее к себе.

— Уже. Уже стала.

Все-таки хорошо, что в темноте не видно лиц.

Первое, что бросилось в глаза — это пришпиленная к настольной лампе бумажка с ярким отпечатком губ и надписью «Люблю! Не скучай!». Ледогоров с трудом продрал глаза и сел. В окно вовсю лезло солнце, уже запустившее свои лучи в самые темные закутки двора. Он посмотрел на часы. Половина первого. Ни хрена себе поспал!

На столе стояли приготовленные бутерброды и заварочный чайник, накрытый полотенцем. По выходным он отдыхал от кофе, немерено поглощаемого за рабочую неделю. Есть не хотелось. Ледогоров залез под душ, тщательно побрился, выпил чашку чая и внимательно изучил программу передач. Жара полностью завладела улицей. От окна парило как из жерла домны. Он подумал и снял трубку телефона.

— Мама, привет! Ты дома? Я заеду.

Народу на улице было немного. Мало-мальски разумные горожане предпочитали проводить выходные за городом. Те же, кто оставался, прятались от солнца в домах, кафе и барах. Район улицы Моисеенко в выходные и вовсе был безлюден, что объяснялось отсутствием на ней магазинов и других увеселительных заведений. Дом располагался почти на углу с Новгородской и со стороны больше походил на производственный корпус какого-нибудь из многочисленных в округе предприятий. Ледогоров с грустью и любовью посмотрел на выщербленные, осыпающиеся стены из красного кирпича, заросший серо-желтой городской травой дворик, где они с соседскими пацанами играли в «войнушку» и толкнул тяжелую дверь парадной.

— Здравствуй.

Мама открыла сразу, как будто специально ждала за дверью. Она была в своем неизменном зеленом домашнем платье и держала в руках книгу. Коридор освещался тускло, как в большинстве питерских коммуналок, хотя эту квартиру можно было назвать благополучной. Шесть семей мирно сосуществовали в восьми комнатах с конца войны. Даже постоянно садящийся в зону вор-карманник Леха, сын бабки Евдокии, воспринимался как неотъемлемая часть полувекового совместного бытия.

— Кушать будешь? — мама пропустила его в комнату. — У меня каша гречневая, с молоком.

— Очень хочу! Я не завтракал.

Комната была большая, квадратная и солнечная. Ледогоров опустился на скрипящий, с детства знакомый стул. Здесь все было таким, не изменившимся ни на йоту.

— Ты сегодня не работаешь?

— Нет.

— А Юля твоя где?

Мама накладывала в тарелку дымящуюся кашу из замотанной в одеяло кастрюли.

— Как раз на работе.

— Она все там же, в магазине работает?

Он кивнул, принимая из ее рук тарелку. Она укоризненно покачала головой.

— Ночью. Девушке. В магазине.

Он вдохнул густой, аппетитный запах гречи.

— Бывает хуже.

— Конечно-конечно, — она вскочила, едва сев. — Сейчас молока дам.

— М-м, — Ледогоров набил кашей рот. От валящего из тарелки пара моментально прошиб пот. Холодное молоко было жирным и вкусным.

— Пей. Это колхозное. Мне Светлана Вик

торовна с дачи привезла.

Ледогоров с набитым ртом показал большой палец. Мама села напротив и, сложив ладони под подбородком, смотрела, как он ест. Ее серебристые волосы были аккуратно уложены в пучок, под глазами темнели предательские черные круги. Он прожевал.