Вспомнила: как-то домой к Дау пришли студенты. В дружеской, непринужденной беседе они много спрашивали. Дау отвечал: "Да, такой случай со мной был, а вот это я впервые слышу от вас. А этот случай имел место".

Он тогда был за границей, рождалась новая наука — квантовая механика. Был большой международный съезд физиков, на котором присутствовало много журналистов. В конце съезда журналисты задавали вопросы физикам. Физики отвечали. Один вопрос был поставлен так: в печати появились две статьи о квантовой механике. Одну статью написал физик Паули, вторую статью о квантовой механике написал очень известный американский философ. Какая разница между этими двумя статьями о квантовой механике? Физики молчали, никто не решался обидеть знаменитого философа из Америки. Тогда встал совсем еще юный Ландау и ответил так: "Разница между этими двумя статьями огромная: Паули понимал, о чем писал, а философ не знал предмета, естественно, не понимал, о чем писал".

На этом консилиуме Зельдович из физика превратился в такого же философа. Я сознательно окунулась в спасительные воспоминания: Зельдовича мне слушать было невозможно. Почему все вмешиваются, почему смеют мне диктовать, как и где лечить моего мужа?!

Вдруг кто-то произнес: "Хотелось бы послушать мнение жены Ландау". Говорил незнакомый человек, в тоне которого чувствовалась доброжелательность. Терять мне было нечего: решение консилиума предрешено.

"Я не могу не согласиться с тем, что в Институте нейрохирургии есть блестящий, очень талантливый врач Федоров. Он действительно спас жизнь Ландау в больнице № 50. А сюда муж попал, когда была назначена глубокая мозговая операция. Операцию отменили, а муж здесь застрял. Человек подвержен редким, но чрезвычайно страшным заболеваниям. Рак мозга — таков профиль этого института. Это не место для выздоровления травматического больного. Программа восстановления мозговой деятельности больных после перенесенных мозговых операций пригодна для этих несчастных, уже дефективных людей. Для академика Ландау такая программа восстановления мозговой деятельности не пригодна. Присутствующие не все видели, как выглядят больные, пораженные опухолью мозга или носовой грыжей. А муж меня уверяет, что это результаты пыток врачей-палачей по ночам и бесконечно умоляет меня забрать его отсюда. Когда он был здоров, я старалась выполнять все его желания, а сейчас он болен, его просьбы я обязана выполнять", — говорила я зло, с отчаянием.

Человек, обратившийся к моему мнению, повернулся к Егорову: "Борис Григорьевич, я бы хотел задать несколько вопросов академику Ландау. Распорядитесь, пусть медсестра на кресле-коляске его привезет сюда".

Егоров начал возражать, но академик, вице-президент Академии медицинских наук Олег Васильевич Кербиков настоял на своем. Привезли Дауньку. Руки Дау судорожно сжали поручни кресла. А глаза широко открыты: в них страх, вопрос, куда он попал. Я сидела вне поля его зрения, меня он не видел. К Дау подошел профессор Кербиков:

— Лев Давидович, вы просили свою жену забрать вас из этой клиники?

— Я все время прошу Кору меня отсюда забрать. Мне здесь так плохо.

— А вот ваш ученик профессор Лифшиц говорит, что вам здесь очень хорошо. И вы к нему ни разу не обратились к просьбой забрать вас отсюда?

— Если Женька считает, что здесь очень хорошо, пускай он остается здесь, если ему это место так нравится. Я прошу свою жену Кору взять меня домой. Со гласитесь, адресоваться с подобной просьбой к Лифшицу, по меньшей мере, глупо!

Кербиков весело рассмеялся, воскликнув: "Какова логика!".

— Лев Давидович, я рад с вами познакомиться. У меня больше вопросов к больному нет.

Егоров не очень весело спросил у присутствующих, кто еще хочет задать вопросы больному. Желающих не оказалось. Дау увезли. Когда сестра повернула кресло к выходу, руки Дау расслабились, с поручня упали на одеяло. Видимо, нервное напряжение сменилось расслабленностью. Это меня успокоило. Егоров закрыл заседание. Не совсем оно гладко прошло для Егорова. Вот такие бывают наши ведущие врачи-психиатры: умны и человечны.

На второй день после консилиума Дау меня встретил словами:

— Коруша, какой вещий сон я видел. Будто бы я умер. Господь бог призвал меня к себе и объявил, что отпускает меня жить на земле.

— Даунька, ты уверен? Это тебе снилось?

— Уверен. Как только проснулся, сразу рассказал медсестре.

Раечка подтвердила. А, возможно, это результаты впечатления от вчерашнего консилиума?

— Даунька, когда ты был здоров, ты утверждал, что не видишь снов. Только когда слишком много работал. От переутомления тебя во сне преследовали формулы.

— Корочка, мне кажется, я впервые в жизни увидел такой яркий запоминающийся сон!

— Даунька, а бог был один?

— Нет, у него было заседание.

Да, это впечатление от вчерашнего консилиума. Ему приснился консилиум, но очень важно, что он запомнил сон. Через несколько дней после консилиума мне домой позвонил Кербиков. Он к определенному часу приглашал меня к себе в клинику. В назначенное время я была в психиатрической лечебнице, которой он руководил. Он мне сказал:

— Я получил от Егорова официальное письмо, в котором ведущие врачи, присутствовавшие на консилиуме, и физики из комитета, который состоит при Институте нейрохирургии, утверждают, что вы очень плохо влияете на больного мужа, будто вы вредите его выздоровлению. Они просят меня вас обследовать. Возможно, вас лучше изолировать. Вам пришлось перенести большое потрясение. У вас, по-видимому, нервы не в порядке. Мы вас здесь подлечим.

— Я согласна на обследование. Если вы найдете, что я в норме, тогда мне изоляция не угрожает?

— Пожалуйста, не воспринимайте все так воинственно. Вам ничего не угрожает. Ну, а если сеансы обследования растянутся на некоторое время? — Я согласна приходить в назначенное вами время.

— Конкордия Терентьевна, скажите, рак мозга вы считаете заразной болезнью и боитесь, что ваш муж на ходится в клинике рядом с такими больными?

— Все гипотезы о вирусах и наследственности рака я знаю. Но если Егоров, совершая утренний обход раковых больных, приходит в палату Дау, то он не моет руки. А дырка в горле у Дау была тогда еще открыта. Я сделала Егорову замечание. Организм у мужа ослабел, его надо оберегать. Когда муж поступил в Институт нейрохирургии к Егорову, в этой клинике они заразили его инфекционной желтухой. Еще муж не может пользоваться судном, у него рана от пролежней, а туалет один на весь этаж. Там всегда очередь. Это обстоятельство тоже его угнетает. В старых клиниках при палате нет ни туалета, ни ванны. А я считаю, это — первые необходимые вещи при столь тяжелом и длительном заболевании. Он каждый день просит ванну, в Институте нейрохирургии это осуществить немыслимо.