– Необразованность ты моя! – рыкнул мужик на кобылу.

– Что ругаешься, отец? – немножко устало спросил Остап, предлагая ему папироску.

– Знамо, шо ругаюсь. Онисим, чудо без умолку, не наездник, а хуже любого дояра!

– Кого хуже?

– Знамо кого. Сбрую и ту надеть по-человечески не могет! Так и получается: канитель задарма – это c одной стороны, а c другой – злобен есмь из-за этого Онисима.

– А ты, знамо, тут конюхом числишься? – легко перешел на язык мужичонки Остап.

– Конюхом, а то кем!

– А что, отец, в вашу конюшню администраторы нужны?

– Не конюшня у нас... Прилежаевский конный завод! Может, слыхал?

– Прилежаевское коннозаводство?! То самое?! – c фальшивым восторгом воскликнул Бендер. – Ну конечно же! – И он для убедительности легко ударил себя по лбу. – Слыхал, отец, слыхал.

– Ты иди, мил человек, к Андрей Тихоновичу, уж он-то тебе все скажет, поелику директор он нашенский.

– Гран-мерси, отец!

– Чего?

– Спасибо, говорю!

– Бывай здоров.

Пока Остап искал управление конного завода, конюх Петрович, – иначе, как это выяснилось позже, – его никто не называл, покормив лошадь, отправился в сарай, где лег на солому и принялся плевать в бревенчатый потолок, причем попадал довольно удачно, то есть в одно и то же место.

Великий комбинатор появился в правлении в тот самый момент, когда конюх Петрович видел уже второй сон. Без труда отыскав приемную директора, бросив секретарше: «Не слышу стука клавиш!», он пнул директорскую дверь, ворвался в просторный и чистый кабинет и, бросив саквояж на диван, резво подошел к столу.

– Что же это у вас в хозяйстве творится, Андрей Тихонович?

Директор оторопел.

– А что?.. а... где?..

– Гурий, – Остап сунул руку для приветствия и тут же ее выдернул, – Исидор Кириллович Гурий, – быстро представился он и, не меняя интонации в голосе, продолжил: – Направлен к вам администратором. Я имею в виду конюха Петровича. Где же дисциплина? Секретарь-машинистка тоже хороша! Я даже не слышал стука клавиш! Непорядок! Возле кормового сарая грязь водится и в количестве предостаточном.

– Товарищ, товарищ...

– Товарищ Гурий, – напомнил о себе Остап.

– Вы к нам администратором?

– Администратором.

Ум Остапа быстро овладел ситуацией, и поэтому слова пришли сами. Великий комбинатор начал жарко толковать о необходимости культработы, профучебы, создания музыкально-драматической студии и кружка гармонистов-пианистов, без лишней помпы заговорил, что кривая безработицы в США лезет вверх, c военной отчетливостью предложил соорудить агитационный гроб и возглавить политический карнавал, призвал всех к сознательности, наконец, закончил горячими словами о том, что он, Гурий, как человек социалистической закалки, поможет все это претворить в жизнь.

– После института? – Андрей Тихонович рывком пожал администратору руку. – На практику?

– На практику.

– Бурлит молодая кровь!

– Бурлит, товарищ директор, бурлит.

– Ах, молодость, молодость. Энергия! Задор! Люблю я вас, энтузиастов, черти вы, лешие! И все-то вы подмечаете! Молодец!

– Так стараемся, Андрей Тихонович, стара...

– Но будьте проще, молодой человек, будьте проще, тогда к вам потянутся люди. Мы тут все – люди простые, без выкрутасов.

– Это уж точно.

– Ай-да молодец, не успел приехать, сразу включился в работу! Ай-да молодец!

– Андрей Тихонович, хозяйство-то покажете?

– А как же! Перед вами, молодой человек, открываются врата великих возможностей! Щас мы c тобой все посмотрим. Я вижу, мы c тобой сладим.

И он похлопал новоявленного администратора по плечу.

Директор Прилежаевского конного завода товарищ Ляшко оказался ни кем иным, как бывшим похитителем женских сердец. В коннозаводстве за ним прочно закрепилась кличка «бабник». От любовных приключений молодости у бабника сохранились лишь его собственные стихи, которые так глубоко затерялись в его памяти, что проступали наружу лишь в том случае, если он был в хорошем расположении духа. Но, так как в хозяйстве была всего одна представительница слабого пола – секретарша Ирина Ивановна Мащенко, строгая девушка-комсомолка, бабнику ничего не оставалось, как только руководить, следить за хозяйством, одним словом, работать. Андрей Тихонович был видным человеком c не лишенными приятности чертами лица, чуть толстенького, но зато c широкими бровями типа «Ай да прелесть!» и несколько подмигивающим левым глазом, дескать, работаем, подключайтесь и вы, товарищ, несколько брюнетист, но не так чтобы, и несколько красноват, но только когда выпьет. Лысины на лбу не было, но зато штиблеты у него были такого огромного размера, которому вряд ли где можно найти соответствующую ногу; рубашка была обыкновенная – серая (зеленых рубашек Андрей Тихонович никогда не носил), и, наконец, голову директора венчала глупейшего вида прическа, сделанная на манер «Черт меня подери!».

Ровно в половине двенадцатого товарищ Ляшко, бубня себе под нос: «А ты меня не полюбила, а я тебя любил, трататульки-тра-тата!», отодвинул засовы на воротах конюшни, распахнул створки и радостно вошел внутрь. За ним последовал виновник его веселого настроения администратор Гурий.

– Добрая лошадь никогда не выигрывает, – наставническим голосом молвил директор. – Ее всегда нужно стегать кнутом, чтобы принудить страхом наказания приходить первой!

– Иначе она будет приходить в конце поля? – добавил администратор.