Шрифт:
Растерянно покачал я головой:
— И тебе не нравится такой крутой мэн?
— Не-а! — беззаботно рассмеялась Лена. — Мы с ним райские птички из одного змеиного инкубатора. Только я пока птенчик в золотом пушке, а он громадный матерый лысый гриф. Нет, не нравится. Мне нравишься ты…
— Ага, это понятно! Как говорится, мечтаю верить…
— Ты, дурачок, этого не понимаешь. Ты как черный хлеб, как печеная картошка в золе. Мне нравится перебрасывать тебя с ладони на ладонь.
— По нашим временам — диета сомнительная…
— Не боись! Как затоскуем, я с презентаций в сумке икры с лососиной утащу. Кстати, я давно хотела тебя спросить…
— Спроси! Смогу — отвечу…
— В какой самой страшной криминальной истории ты участвовал? Какое убийство, ну, допустим, чья смерть произвела на тебя самое большое впечатление? — Ее глаза горели азартным любопытством.
— Смерть Вольфганга Брикса, — не задумываясь, ответил я сразу. — Его останки обнаружили через пять лет после смерти.
— Расскажи, расскажи! — задергала меня Лена. — Быстрее рассказывай…
— Каждый год мы проходим обязательную трехнедельную стажировку в одной из национальных полиций мира. В прошлом году я отбабахал ее в Германии, в Гамбурге. В полицию обратились из местного банка — они, мол, не могут связаться со своим клиентом Вольфгангом Бриксом, на счету у которого кончились деньги. А все коммунальные и регулярные платежи осуществлялись автоматически с этого счета. Как, значит, им быть?
— Ну-ну, дальше? — Лена дергалась в нетерпеливом ожидании криминального ужастика.
— Выехали к нему домой, позвонили в дверь — никто не открывает. А в квартире слышны звуки — кто-то ходит, разговаривает, через замочную скважину видны отблески света.
— Взломали?
— Еще как! Чистенькая двухкомнатная квартирка, в углу на рождественской елке мерцают разноцветные лампочки. Включен телевизор — какое-то ток-шоу передают. А в инвалидном колесном кресле перед телевизором — скелет в лохмотьях. На коленях открытый журнал — программа передач на 5 декабря девяносто второго года. Пять лет назад…
— Полный отпад! — восхитилась Лена. — Сказочный рекламный ролик о елочных гирляндах и телевизорах «Сони»! Хороший слоган: «Живи с нами — после жизни»…
— «Филипс». У него был не «Сони», а «Филипс». Пять лет покойника развлекал «Филипс».
— А сколько ему годков натикало? Ну, этому самому немцу?
— Бриксу было сорок три. Многоквартирный огромный дом, громадный город, миллион людей вокруг… Могила неизвестного человека…
— Жуть какая-то! — передернула плечами Лена. — Гиньель! Вампука!
Потом обняла меня за шею, тихо прошептала на ухо:
— Эту веселенькую историю ты не рассказывай Хитрому Псу никогда…
Кот Бойко: вознесение
— Не бздюмо, Кот! — Карабас положил тяжеленную лапу на мое плечо. — Мои ребята были ночью на крыше, проверяли — блок выдержит.
— А я и так знаю — ничего со мной не станется, — засмеялся я. — Я ведь везунчик, ведущий счастливец эпохи.
— Я верю, — кивнул Карабас. — Будь ты лошадь, я бы за тебя на бегах вмазывал!
— На ипподроме не пробовал, а в крысиных гонках я рекордсмен. Не имею равных, — заверил я Карабаса. — Мне тут одна колдунья недавно нагадала…
— Что пообещала? — деловито осведомился Карабас.
— Умру, говорит, в конце следующего века от тяжелой раны при самоубийстве. Пригрозила, что с бабами возникнут проблемы…
— Ладно, подождем, — пообещал Карабас.
Я уселся в маленькую люльку-беседку, трос от которой уходил поднебесно высоко и через блок на крон-балке билл-борда «Сони» спускался обратно — на буксирную лебедку рыже-ржавого «ровера».
— Давай рабочий струмент, — скомандовал я Карабасу, и он поставил мне на колени ведро, в котором лежал разобранный карабин, а сверху натыканы какие-то щетки, совки и прочая декоративная дребедень.
Карабас наклонился ко мне:
— Ты его решил мочить наглухо?
— Как Бог даст! — усмехнулся я. — А что?
— У него бронированный «мерс», из этой пукалки ты его не достанешь.
— Не учи ученого…
— Зря смеешься! С ним не пошутишь, его, как медведя-подранка, отпускать нельзя.