Еще раньше я объяснил ей, что каждый зверь вносит свою долю в обеспечение леса всем необходимым. В обмен на семена для сада я отдаю кентаврам камни, дриады мастерят деревянные сундучки и получают за них у трий мед, который те держат в своих огромных шестиугольных хранилищах, и даже маленькие медведицы Артемиды нанизывают на нити черные ягоды гибискуса и выменивают их на кукол.

– Этот камень останется у меня, - сказал я.
– Мы можем вырезать на нем все что угодно. Что бы тебе хотелось?

Тея задумалась.

– Голубую обезьяну.
– Мысленно она была далеко отсюда, во дворце в Ватипетро, с его аккуратными садиками и, конечно, рядом со своим отцом, по которому очень тосковала.
– Это возможно?

– Голубую обезьяну и...
– шепнул я тельхину.

Понимающе кивнув, он принялся за работу.

– Можно, я посмотрю?
– спросила Тея.

– Нет. Пусть это будет для тебя сюрпризом, - ответил я, а затем как бы мимоходом добавил: - К нам зайдут мои друзья, дня через два, вечером после ужина.

Она ответила не сразу:

– Сколько их?

– Двое. Кентавр и дриада.

– Зоэ, - сказала она.
– Ты уже упоминал ее имя несколько раз.
– Это прозвучало почти как обвинение.

– Старый друг, - объяснил я.

– Старше тебя?

– Давай посчитаем. Раз в четырнадцать старше.

– Значит, действительно старая.

– Вовсе нет. Дриады выглядят так же, как их деревья, а дуб Зоэ в прекрасном состоянии.

Она подавила вздох:

– Но хватит ли у нас вина?

– Пива, - сказал я.
– Они пьют пиво. Оба.

– Женщина тоже пьет пиво?

– Она может перепить даже меня!
– А затем добавил уже более спокойно: - Я варю его из ячменя прямо здесь, в мастерской. Ты обязательно должна попробовать.

Она улыбнулась мне великодушной улыбкой:

– Может, попробую. Значит, ты занимаешься пивом, а я испеку медовые лепешки.
– И, немного помолчав, сказала: - Хорошо, что я успела закончить для тебя новую тунику.

– Тунику?
– закричал я от неожиданности. Весной и летом ни один зверь мужского пола не ходит в одежде. Для чего она нужна? Воздух, поступающий к нам с жаркого ливийского континента, теплый и сухой, а женщины-звери обращают на неприкрытую мужскую плоть не больше внимания, чем критские мужчины на обнаженные груди своих женщин.

– Да, - сказала она, своими ловкими пальчиками доставая тунику из глубины корзины.
– Тельхины сделали ткань, а я выкрасила ее и сшила.

– Узнаю твою работу. Цвет лаванды и вышитые рукава.
– А почему не набедренная повязка?

– Она больше подходит Икару, но не тебе. Понимаешь, ты уже не юноша. Она внимательно посмотрела на мою заросшую волосами грудь, будто подумывая о ножницах.
– Померяй ее сейчас. Я хочу посмотреть, хорошо ли она сидит.

Туника жала мне не меньше чем в семи местах. Я ощущал себя змеей, засунутой обратно в старую, сброшенную кожу.

– Мне не пошевелиться, - сказал я.
– Я не могу дышать, я вот-вот задохнусь. И кроме того, - добавил я очень осторожно, - ты забыла сделать отверстие для хвоста.

– Перестань. К ней просто надо немного привыкнуть. Поноси ее.
– Она похлопывала по мне, щипала, дергала, будто я не живое существо, а кусок мяса.
– Если бы гости пришли через неделю, а не через два дня, ты успел бы за это время похудеть.

– Вечеринку перенести нельзя, - сердито ответил я.
– И потом, я вовсе не толстый, а мускулистый.
– Я приложил ее руку к своему твердому, как кокосовый орех, животу.

– Да, ты прав. Одни мускулы. Придется немного выпустить в талии.

Я заметил перемены сразу же, как только пришел домой. С появлением Теи исчез беспорядок - гора немытой посуды уже не стояла рядом с мельницей, да и сама мельница, из которой всегда сыпалась на пол мука, перекочевала к фонтану. Но если раньше что-то исчезало, то на сей раз - появилось. Только что зажженный светильник освещал три вазы в форме голубок, примостившихся среди корней. В них были воткнуты маки. Грустные личики моих любимцев укоризненно глядели на меня изо всех углов комнаты. В каждой голубке было по пять маков.

– Ты убила их, - закричал я.
– Ты перерезала им горло.

– Приютила, а не убила. В саду никто не замечал их.

– Я замечал. Каждый день. Здесь они - как в тюрьме.

– Постараюсь быть добрым тюремщиком, - улыбнулась Тея, поправляя цветок.

Услышав слово "тюремщик", я подумал, что туника для меня - та же тюрьма. Мне не стало в ней удобнее после всех переделок, к тому же Тея так и не прорезала отверстие для хвоста. Плотно прижатый, он безжизненно висел, как засохший тростник. Как только Тея отвернулась, чтобы поправить еще один цветок, я поскорее набрал полную грудь воздуха, надеясь, что от этого пояс лопнет и туника разойдется по швам. Но не тут-то было. С завистью смотрел я на Икара, щеголявшего в новой набедренной повязке - зеленой, без всякой вышивки. Она была нарядной и удобной. Сама Тея надела длинную голубую юбку, состоящую из двух полотнищ, уложенных воланами и расшитых золотыми листьями. Волосы ее спереди, по обыкновению, были зачесаны так, чтобы спрятать уши, а сзади спадали на спину тремя волнистыми ручейками. Они были цвета осенней листвы, и лишь отдельные зеленые искорки напоминали об ушедшем лете. Средний палец украшало кольцо, недавно законченное тельхином. На нем, кроме голубой обезьяны, была молодая девушка-критянка, в которой легко можно было узнать Тею. Она брала из рук своего любимца крокус. Художник блестяще воспроизвел сцену, хотя я всего лишь шепнул ему, как выглядит сад в Ватипетро. Вырезав фигуры, он заполнил их крупицами лазурита. Кажется, просто веселая сценка, но строгий голубой камень придал ей благородство и грусть - ведь только в камне счастливые минуты застывают навечно.