– Это серьезно?
– спросил я, хотя опять же не имел права задавать такой вопрос.

– Наверное, серьезно, - проговорил Нач, копошился в документах.
– Это так серьезно, что ты и не представляешь... и думать... не думаешь, проговаривал он, потом резким движением вырвал страницу.
– Вот таким образом. Ничего, мы ещё с тобой... Пенсия... по состоянию здоровья. Я им покажу такую пенсию, - снова вырвал страницу; она была в скоросшивателе и повредилась.
– Хотят проводить на пенсию, понимаешь, торжественно... с цветным телевизором. А на хрена мне ещё один телевизор?
– И опять рванул на себя страницу.
– Я им устрою проводы. Эти пирожноеды на всю свою жизнь...

Я шмыгнул носом, вытащил из кармана платок - высморкался.

– Ты чего?
– удивился дядя Коля.

– Так, ОРЗ, - ответил я.

– ОРС?
– Нач был, я уже говорил, малость глуховат, это был его единственный недостаток, и он его тщательно скрывал.
– Общество развитого социализма, выходит, - сказал он, обмякая в кресле и смотря перед собой. Да, выходит, что так, - и улыбнулся.

Нача хоронили, как героя. А хоронили его в закрытом цинковом гробу. И никто не понимал: почему героя хоронят в закрытом цинковом гробу официальная версия была такова: скоропостижно скончался: тромбофлебит.

Я, например, так и не понял, что это за болезнь такая. Из болезней я лишь знаю: рак легких, пневмонию, то есть воспаление легких, и ОРЗ, то есть острое респираторное заболевание. А что такое тромбофлебит? Говорят, это когда тромбоэмболия - сгусток крови - попадает в легочную артерию.... смерть, утверждают, мгновенная... и по правде, вероятно, страшная смерть, если погибшего хоронят в закрытом цинковом гробу?

Итак, генерал-майора похоронили, и меня вызвал новый руководитель Управления по фамилии Рябенький. Такая у него была фамилия. И я, разумеется, явился по приказу вышестоящего офицера.

Стены кабинета были голы: горшки уже были выброшены на свалку. И понять нового хозяина кабинета было нетрудно - цветочки отвлекают от насущных вопросов. И поливать их надо. Если цветы не поливать, они засохнут. Лучше выбросить на свалку. Есть надежда, что кто-нибудь подберет и будет у себя выращивать на дому крупноплодную ремонтантную клубнику двух лучших сортов мира: Гора Эверест и Кардинал, китайский лимонник, японскую айву... вишню войлочную... чернокорень... и так далее... и так далее... Последнее, между прочим, эффективное средство от мышей, крыс и кротов в саду и в доме.

Всего этого не знал наш новый руководитель, и поэтому по его приказу выбросили горшки с цветами. Жаль, если бы ему объяснили полезность растений, то он бы непременно их оставил. И, возможно, поливал бы каждый день.

– Как дела?
– поинтересовался Рябенький.

– Все хорошо, - отвечал я.

– Хочу вам, Алекс, задать несколько вопросов.

Алекс? Это кто? Поскольку в кабинете никого больше не было, то я решил, что обращаются ко мне.

– Так вот. В последнее время вы ничего не замечали?

– Я вас не понял, - вынужден был сказать.

– Утверждают, что вы были последним.

– Последним?

– Да, кто видел Николая Григорьевича.

Я не сразу понял. Николай Григорьевич?.. Дядя Коля?.. И все-таки вспомнил, что действительно друга моего отца дядю Колю называли ещё "Николай Григорьевич".

– Не знаю, - отвечал я.

– В сущности, не это главное; меня интересует, о чем вы говорили, прощаясь?

– Сейчас вспомню, - сказал я; надо признаться, с памятью у меня плохо. Беда с памятью - иногда забываешь то, что не следовало бы забывать.
– О часах, знаете, говорили.

– О часах?

– Да, у Николая Григорьевича часы спешили, он искал хорошего часовщика. У меня такой есть, школьный товарищ.

– И все?

– Все.

– А что он делал?

– В каком смысле?

– Работал над документами, читал, стругал карандаши, поливал цветы, когда вы уходили?

– Когда я уходил?.. Да! Когда я уходил, он решил поливать цветы. Чтобы, как я понимаю, не завяли.

– И на этом вы расстались?

– Да, - ответил я.

– Хорошо, спасибо, вы свободны, - сказал мой новый руководитель и сел за стол.

Свободен? Кто? Но поскольку нас в кабинете было двое, то я решил, что я. Я так решил, наверное, потому, что Рябенький был занят: он писал - он увлеченно строчил на бумаге. Быть может, работал над новой инструкцией, запрещающей сотрудникам самоликвидацию.

Видимо, я не застрелюсь потому, что нам по инструкции приходится отчитываться за каждый боевой патрон. Как же я отчитаюсь, если отправлю пулю в лоб?

Нач же застрелился, наплевав на все инструкции, которые в категорической форме запрещают стрельбу в помещениях, не приспособленных для подобных утилитарных целей.