Шрифт:
Такая чепуха необыкновенно нравилась Полине, она смеялась и во все глаза смотрела на пустобреха. Впрочем, я ошибся - мой бывший одноклассник щелкнул пальцами и к нашему столику поспешил один из любителей махать битой. По головам неуступчивых и привередливых граждан, занимающихся частной коммерцией.
– Шкафчик, у девочки день варенья, помоги выбрать подарок...
– И объяснил нам.
– Здесь рядом наш шоп, хороший шоп.
– Нет-нет, не надо...
– терялась Полина.
– Леха, не возражаешь?
– спросили меня.
– Мы же от всей души.
Я пожал плечами - если от всей души, то Бога ради. И девочка уходит за подарком, а мы остаемся, два бывших школьных товарища.
– Ха, а где Саня?
– спрашивают меня.
– Чтобы он такой праздник жизни прохлопал?
Я отвечаю - наш друг штурмует бастионы столичного издательства. С папкой стихов наперевес.
– Дурачина, - добродушно смеется Соловьев.
– Какие стихи на войне?
– На войне?
– Перемены у нас большие, Леха.
– Какие?
– Делим сладкий пирог, - наклоняется ко мне.
– Предлагаю участие...
– Не люблю пироги.
– А бизнес любишь?
– И торговать не умею.
– И не предлагаю, - хекает.
– Отклеился, брат, от мирной жизни... Ничего, нагонишь. Наука нехитрая.
– И объясняет, что городок поделен между тремя братвами: группа Соловья-Разбойника держит центр, "марсиане" фабрику Розы Люксембург, а третьи - "слободские": железную дорогу до столицы и по ней поставки трынь-травы*.
* Трынь-трава - наркотики (жарг.).
– Хороша коммерция, - говорю.
– И какое сальдо?
– В смысле?
– Я про трупы, Соловей?
– Было дело, было, - смеется.
– Популяли, да самую малость. Свои же все?.. Сейчас тишь да гладь, Божья благодать.
– Благодать?
– вспоминаю.
– А кто сегодня вокзальный ларек бомбил?
– Ха-ха, - от всей души заливается мой собеседник. У него великолепное настроение.
– Мы же и бомбили. Это наша территория. А нас плохо поняли. Думаю, мы объяснили. И надо заметить: без жертвоприношения. Для Бога торговли Меркурия.
– Весело, - качаю головой.
– Времена такие, Алеха. Или со временем в ногу. Или на обочине... Так что выбирай, дорогой товарищ?
– Сейчас?
– удивляюсь.
– А нам такие герои нужны, а? Ты же, Серов якал, у нас из десантников... Чеченец... Хорошую прошел школу жизни и смерти.
Я, собрав скользкий шелковый материал спортивного костюма у горла своего бывшего одноклассника, притягиваю его лицо... к своему лицу:
– Соловушка, прошу по старой памяти... иди в Пензу...
– Лучше сразу на Херсон, Чеченец?
– уверенно вглядывается в меня. Прощаю... по старой памяти. Не нервничай и других не волнуй... успокаивающий жест в сторону любителей биты.
– Мы люди мирные. А ты не торопись, пообвыкни к нашей яви. Будут проблемы, я готов к диалогу.
– Закрыли проблему, - обрываю.
– Мимикрируем, командир, и только.
– И душевно восклицает.
– О! Наша новорожденная!
Возвращается Полина, она счастлива, ей подарили золотое колечко, оно уже на пальце, это колечко из благородного металла пробы 595. И осуждать девочку глупо, так сложились обстоятельства, которые часто бывают сильнее нас.
Когда был мал, мама оставляла меня летом на даче вместе со своим стареньким отцом. По субботам мы с дедом ходили на платформу её встречать. Для деда выход на люди был событием. Он надевал гимнастерку с тремя орденами Ленина, галифе, парусиновый картуз, срезал букет розы, и мы отправлялись к центру общедачной жизни.
Помню: мы шагаем по заплеванной семечной шелухой платформе и дед поминутно раскланивается со знакомыми божьими старушками, приторговывающим витаминизированными дарами садов и огородов. Медовые бабки угощают меня яблоками. Я ем эти яблоки и натираю десны. Дома меня поносит, и мама ругает деда, а тот отмахивается: это не самое страшное в жизни.
Я нетвердо помню деда, был слишком незначителен по летам, чтобы помнить, но помню, как он, выставив худую задницу, ползает по клумбе с душными, как летние подмосковные вечера, цветами и бормочет:
– Иоська, душегубец, тож розы любил, ох, любил, убивец, ох, любил, усатый... Кис-кис-кис...
Никто из взрослых не видел, что дед сходит с ума. А я не понимал, что в мире существует сумасшествие.
Потом дед начал ходить по клумбам - маршировал, рубил розы подаренным товарищем Сталиным дамасским клинком, сверкающим на солнце, орал на всю округу: