Морис бросил заниматься нарядами:

– Я знаю, что вы обо мне думаете: "кокетка, маньяк, помешан на тряпках". Но такое суждение ошибочно. Сейчас принято иметь свое хобби. Я не исключение, ведь оно никому не наносит ущерба, и в первую очередь капиталу моего отца Каждый костюм, который я надену хоть раз, продается потом по бешеной цене. Всякие "сынки" считают за особый шик появиться в таком костюме. Я ненавязчиво содействую этому увлечению. У меня свои люди... Если человек умеет что-то делать и извлекает неплохой доход, значит, он делает хороший бизнес. Я хочу иметь свой капитал и независимость Так что "дамские занятия" - вполне серьезное дело.

– Да, вы очень убедительно и, признаюсь, вовремя все объяснили. Я в самом деле подумал было, что увлечение нарядами у вас несколько излишне.

– Это мягко говоря. Но я надеюсь, что теперь вы не будете считать меня таким уж пустым и тщеславным..

Нежин сощурил глаза:

– Чего-чего, а оригинальности в вас хватает.

Маргарет и мужчины встретились вечером. Необычная обстановка, пустынность виллы настраивали на особый лад. Кроме двух безмолвных мужчин - никого. Ужин подал один из них.

Леди Маргарет считала, что она неотразима. Темные локоны, строгий пробор, изысканно простое платье, единственное украшение - жемчужное ожерелье. Ослепительная улыбка почти не сходила с лица Она казалась молодой, игривой и беспечной. Но Морису показалось, что во взгляде Нежина мгновениями проскальзывает нечто похожее на презрение. Маргарет упивалась собой; немалое удовольствие быть в обществе таких красивых и умных мужчин! Все чувства ее сейчас были в самом деле молоды: она ни на минуту не задумывалась о будущем -ведь и тогда богатство оградит ее от любых невзгод. Маргарет попросила Мориса спеть старинную серенаду. Нежин принес гитару. Богато инкрустированная, благородной формы, с чистым звуком гитара, как Морис понял, была редчайшей драгоценностью.

– Какой счастливец играет на ней, Назим? И вы не боитесь давать ее в чужие руки?

– В ваши -не боюсь. Иногда, в минуты непонятной меланхолии, я вспоминаю песни своего народа и пою, для себя, конечно.

Морис спел "Рондоллу" на слова поэта Гумилева. Пел и другие, его же, оригинальные, пронизанные экзотикой странствий. Голос певца замер, но некоторое время никто не проронил ни слова. Маргарет глядела на Мориса, не скрывая восхищения. Нежин без обычной иронии, с несвойственной для него задушевностью отозвался:

– Те, кто внушал людям философские взгляды на искусство, а именно, что жизнь мгновенна, а искусство вечно, - не ошибались. Спасибо вам, Морис, вы сегодня пробудили даже во мне далеко загнанные чувства - светлые, ясные. Чьи песни вы пели?

– Русского поэта Николая Гумилева. Мечтателя, жившего в мире, им придуманном. Жизнь его была нелегкой, а гибель нелепой и несправедливой. Когда была написана "Рондолла", которую я вам пел, ни рыцарских поединков, ни герцогинь в России уже не было Мужчины не пели серенад под балконами возлюбленных - они, в большинстве своем, воевали, работали и жили в жесточайшей нужде. Вечный странник, Гумилев, воспевавший экзотику африканских стран, трагически погиб. Я лично обретаю в его стихах мир своего детства - мечты о далеких путешествиях, неведомых странах, таких, какими они когда-то были.. Я люблю в них романтику, возвеличивание женщины и рыцарские чувства к ней...

Нежин взял гитару, негромко перебирая струны, прислушиваясь к их звукам. Неожиданно он запел. Скорее это было похоже на речитатив, перебиваемый порой протяжной, то тоскливой, то грозящей, на высоких нотах, песней Нежин пел на незнакомом слушателям языке Это пение и аккомпанемент гитары вызывали в представлении образы глубокой древности. Сам певец словно забыл о том, где находится, взор устремлен куда-то в далекое, а сам он отдался не то песне, не то импровизации.

Звучание гитары усиливалось, становилось все более отрывистым, порой боевой пыл охватывал певца, он гневно вскрикивал; резко сдвигались брови, раздувались крылья носа - он почти рвал струны. На высокой ноте пение оборвалось.

– Простите, Маргарет, виноват Морис. Это он вызвал...

– Но о чем вы пели?

– Я знаю древний язык своего народа. Это импровизация, которую я никогда не смогу повторить. Это было не пение, а настоящая жизнь, которой я в те минуты жил. Я видел те места... очень многое... во мне жил другой человек из давно ушедших веков.

– Но что вы видели в это время?

– Это будет очень приблизительно... Древний город-дворцы четкого стройного стиля, величественные и суровые. Все заковано в камень...

Полусумрак в пустынных огромных залах. Вьется дым от курильниц, он погружает в дрему, вызывает томление, и желание загорается в крови...

Стройные, обнаженные женщины - они, причудливо изгибаясь в танце, словно проплывают передо мной... Вот одна в моих объятиях! О! Как прохладна ее кожа, как ароматно облако волос! Я впитываю ее запахи, и весь мир исчезает из моего сознания - только я и она... Потом вдруг резкие звуки труб, в покои вбегают воины...

Густая пыль мешает рассмотреть полчища врагов... Льется кровь, сверкает оружие... Таранят стены крепости... Врываются конники... Сшиблись... Ржут кони, кричат разъяренные воины.