Вдруг ему показалось, что запах яда был не только на полу, но и исходил от полок. Хайсагур встал и убедился, что это так – благоухали несколько пузырьков и небольшая шкатулка. Гуль открыл ее – и увидел странного вида нож, клинок которого, округлый и с тупым острием, был короче рукояти.

Хайсагур озадаченно уставился на нож – и вспомнил, для чего он нужен. Похожие он видел не раз – и они служили цирюльникам для кровопусканий. Гуль склонился над шкатулкой. Лезвие было напоено ядом…

Он вспомнил, что ему толковал у гробницы шейх о странной смерти ас-Самуди, последовавшей после кровопускания. Шейх сказал также, что покойного, возможно, и похоронили в повязке – так что никто не заметил странных краев надреза. Все сходилось – и, очевидно, неизвестный злодей пошел на убийство ради бронзового пенала, попавшего теперь к Хайсагуру.

Но, ради Аллаха, куда же подевались все обитатели этого дома? И кто убил женщину, покрытую франкской мантией, столь жестоким способом?

Времени у Хайсагура было крайне мало – двое франков могли вот-вот появиться в помещении. А источника сведений у него не было – кроме разве что убитых женщин.

Оборотню еще не приходилось вселяться в мертвое тело. И это было для него опасной затеей – он не мог бы выразить, в чем заключалась опасность, но безошибочным чутьем гуля ощущал ее. Смерть для него была сокровенным таинством, нарушать которое было запретно. Но иного пути он для себя сейчас не видел.

Кто-то совершил два убийства – а убивать беззащитных женщин и арабы, и тюрки-сельджуки, и персы, и индийцы, и китайцы, и даже франки – словом, все, с кем только сталкивался в жизни Хайсагур, считали кто – грехом, а кто – постыдным делом.

– О Аллах, милостивый, милосердный! – прошептал гуль. – Я не хочу отнимать добычу у ангелов Мункара и Накира, я только хочу узнать правду, о Аллах, не карай меня за это…

Хайсагур не был тверд в вере, да и мудрено сохранить эту твердость, прочитав столько книг и узнав столько собеседников. Его самого несколько удивило, с какой пылкостью он, гуль, воззвал к Аллаху. Однако это произошло – и Хайсагур, склонившись над черной рабыней, перевернул ее на спину и впился взглядом в мертвые глаза.

Он ощутил плотную тьму, принявшую образ стены, он ощутил себя сжатым завернувшейся вокруг него стеной, словно очнулся в узком колодце.

– О Аллах! – беззвучно воззвал гуль, ибо уста, которые могли бы произнести это, стали навеки неподвижны.

И ощутил смертельный ужас.

Он сам, по доброй воле, перешел за грань смерти – и возврата назад уже не было.

Хайсагур знал, что рано или поздно он эту грань перейдет – и никогда мысль о смерти в нем такого ужаса не вызывала. Очевидно, гулю передалось ощущение этого жалкого старого тела, последнее ощущение, пронизавшее дрожью все его органы!

– Прибавь, о Аллах! – потребовал Хайсагур, ибо ощутил за стеной ужаса некие образы, его породившие.

Он совершил усилие, подобно тому, как если бы разрывал перед собой руками тяжелый и плотный ковер.

Страшная оскаленная морда возникла перед ним, черная собачья морда величиной с большой щит, и голос вышел из пасти, и слух Хайсагура был обожжен непонятными словами:

– Мертва! Ко мне, о проклятые, и вперед – в Пестрый замок!

Гуль очнулся и несколько мгновений глядел вверх прежде, чем осознал, что сам он лежит возле тела рабыни наподобие трупа.

Услышав голоса франков, Хайсагур вскочил на ноги. Они, несомненно, услышали с крыши вопли мальчишек!

Хайсагур выскочил во двор, перебежал его и вскарабкался на стену.

Несколько правоверных окружили перепуганных подростков, и нашелся человек, знающий несколько слов на языке франков, и, судя по гомону, людям удалось понять, что в доме цирюльника неладно. Лошади же стояли у стены без всякого присмотра.

Хайсагур соскочил прямо в седло, ударил коня пятками, люди шарахнулись – а он, ухватившись за гриву, поскакал прочь.

Шакунта выехала из Хиры вместе с караваном, где были в основном индийские купцы и купцы-арабы, возвращавшиеся из Индии.

Нельзя сказать, что они хорошо ладили между собой, но Хира была не из больших городов, привлекавших множество торгового люда, и если бы каждый из них стал ждать приятного попутчика, который бы не был его соперником на рынке, то застрял бы в Хире надолго. Или же двинулся в путь с малым числом верблюдов и скромной охраной на радость пустынным разбойникам.

Предусмотрительный аль-Сувайд снабдил ее деньгами, животными, рабами и даже товаром, хотя рабы и товары ей вовсе не принадлежали. Она записала, в каких городах и в каких ханах ей следует оставить на хранение тюки, а также к кому из купцов на рынках оружейников следует обращаться, передавая поклоны от аль-Сувайда.

Он заключил договоры с арабскими купцами во многих крупных городах, так что, куда бы ни привел Шакунту след ребенка, она могла рассчитывать на помощь – в разумных пределах, естественно.