Восторг бесприютицы, вечный подвес,

Беспутица -- тоже неплохо.

Какая фонема лукавая -- "бес",

Приставка с оттенком подвоха.

Задорные искорки смерти, прицел

Хрусталика -- выстрела жажда.

Прохожий, с дороги! Останешься цел...

Останется, только не каждый.

Мы тертая стойкая нечисть, мы ждем,

В союзники выкликав случай,

Когда все засовы размоет дождем,

И мы свою долю получим.

Работа? Ее мы доделаем в срок...

Язык, диктофон и бумага.

А вечером ноги несут на порог

К таким же, как мы, побродягам.

"Привет, Франсуа! Как здоровье Марго?

Артюр! Как торговля, дружище?"

Садишься и учишь ночное арго

С оравою своден и нищих.

Уюта? А ну, что еще за байда?...

А хочешь узнать о грядущем -

Так к нашим услугам почти что всегда

Табачно-кофейная гуща.

Приветливо вскинуть обманщицу-бровь

Сложна лицедейства работа!

Небесную изображая любовь

Из похоти, злобы, расчета.

Побольше бы холода! В холоде -- власть

Над сонной ордой иноверцев.

И орден -- змеиный рентгеновский глаз

На месте, где теплилось сердце.

30 января 2000 года

НОВАЯ ЛИТАНИЯ

Я собираю сны исподтишка

В котомку глаз, но вскидывая веки,

Теряю их, как шило из мешка,

И не найду, и только отсвет некий

Все льнет и льнет к поверхности вещей.

Я постепенно ночь с ладоней смою,

И словно ненароком и вотще,

Я в день с его бодрящей кутерьмою

Войду. Священник так заходит в храм.

И, словно в незнакомые иконы,

Я посмотрю в оклады грязных рам

С продолговато-узкого балкона.

Я отпускаю в матовый зазор

Своей судьбы окрашенные срезы.

С аорты счистив умершего сор,

Я обнаружу зрячее железо.

Оно поет, вибрирует; оно

Целует лед в глазах моих наперсниц.

И я брожу в остуде затяжной

Ступенчатыми выводами лестниц.

Не выход -- вывод. Далее -- везде.

Отмерен такт, но снова мерь, и дальше,

Пока в молебнах утренней звезде

Не различишь едва заметной фальши.

Иная метафизика теперь.

Я пью из тростникового надлома

Соленый стон, смакую след потерь.

Тонка лучей лиловая солома.

Я ненавижу, мыслящий тростник,

Всего лишь то, что вырос ты из тины.

Как сладко мне кристаллы вечных книг

Расслаивать в зеркальные пластины,

Чтоб видеть в них себя, еще себя,

Опять себя -- нагой обломок неба.

Манжеты, словно четки, теребя,

Я сам себе -- единая потреба.

И я умею камень расколоть,

И влить в него останок рваный света.

Но болью разлинованная плоть

Как шов, на смысл накладывает вето,

И ставит подпись -- дымом всех святынь,

Которые, как выяснилось скупо,

Ее не оценили и в алтын,

Ославив как "подвижный образ трупа".

И вот оно -- во многом так и есть.

Не Воскресенье, но могилы вскрыты.

И не звучит архангельская лесть,

А лишь свиной щетины о корыто

Шершавый повторяющийся звук,

И ритм совокупления, и только.

Но разорвав смыкающийся круг

Отчаянным и страшным взглядом волка

Я вырвался. Я взял в себя расщеп.

Я смерть держу на поводке коротком.

И вот она выпрашивает хлеб,

В мои зрачки заглядывая кротко.

23 марта 2000 года

МОРЕСТРАННИК

Леди, скажи -- куда мне теперь вернуться?

Город мой стерт времени поцелуем

Даже со стекол памяти. Не согнуться -

Значит -- сломаться. Я же еще балую

С ветром, рассветами... Считывать камня речи

Слухом досель глухонемой ладони

Я научился. Чей не поймешь предтеча,

Нет!
– - при царе Горохе тире Гвидоне

Штатный Гомер на половину ставки,

Вещий Боян, а может, не шибко вещий.

Коллекцьонирую пуговки, камилавки,

И непредметное, - типа, узоры трещин.

Леди, ну впрямь, сколько же это можно?
–