О "Всемирном следопыте" и о его создателе Попове я написал очерк, помещенный в № 3 журнала "Детская литература" за 1965 год, кое-что рассказал в сборнике воспоминаний о своем брате; сейчас повторяться не буду, но добавлю то, что по цензурным соображениям не смог тогда написать.

До революции Попов был не только редактором весьма популярного журнала "Вокруг света", но также основателем и руководителем московской скаутской организации. Однако он вовремя отошел от скаутского движения и потому при разгроме и последующих арестах уцелел. Ему покровительствовал Крыленко, который был одновременно и генеральным прокурором и заядлым туристом, основателем ОПТЭ - Общества пролетарского туризма и экскурсий, а также путешественником по Памиру. Именно Крыленко помог Попову основать при издательстве "Земля и фабрика" тот замечательный журнал, которым зачитывались и стар и млад в двадцатые и в начале тридцатых годов.

Тогдашняя периодика была переполнена халтурой разрекламированных пролетарских писателей, расписывавших ужасы крепостного права, капиталистической эксплуатации, белогвардейских зверств и, наоборот, героизм сверхблагородных большевиков.

А во "Всемирном следопыте" читатель узнавал обо всем том, что делается на свете. Бывалые путешественники В. Арсеньев, П. Козлов, С. Обручев, Рустамбек-Тагеев запросто приходили в редакцию и передавали очерки о своих странствиях. Лучшее приключенческое, что печаталось тогда за границей, Попов давал переводить; он привлек таких наших талантливых писателей, как Александр Беляев, Александр Грин, В. Ян.

Но у Попова было много завистников. На него давили сверху - мало революционного, мало браните капитализм; ограничивали тираж журнала. Но пока Крыленко числился одним из вождей, "Всемирный следопыт", несмотря на разные наскоки, процветал.

И Владимир скоро там стал ведущим художником. Все рассказы и очерки, связанные с морем, иллюстрировал он. Его прирожденный юмор помог ему найти другого конька - иллюстрирование рассказов юмористических. Наконец Попов доверил ему рисовать обложки. Первой была обложка к № 4 журнала за 1926 год. Она воспроизведена также в книге воспоминаний о моем брате на стр. 111. Но год там указан неверно, и жаль, что это многоцветье подано без красок. Весь лист занимает огромная голова улыбающегося, молодого, румяного моряка-норвежца с трубкой в белых зубах - на фоне темного моря, скал, маяка. На обложке журнала № 6 сидит головастый розовый марсианин с пальцами длинными, как черви, на фоне фантастического разноцветного неба и леса. С тех пор половину обложек "Всемирного следопыта" создавал Владимир.

Он мог бы работать с утра до вечера, если бы был корыстолюбив и усерден, но ему хотелось и в гости ходить. Неизменно веселый, остроумный, он всюду являлся, как говорится, душой общества, постоянно его с Еленой куда-то приглашали, все его любили за общительность, остроумие и, добавлю,- за высокую культуру. Теперь, когда у него завелись деньги, возвращаясь из редакции, он постоянно захаживал на "развал" к букинистам, расположившимся близ Лубянской площади у Китайгородской стены, и покупал там редкие книги, главным образом французские. А французский язык он знал безупречно. Букинисты его признали - по его заказу они подобрали ему двенадцать томов мемуаров Казановы на французском языке, которые он прочел от корки до корки. За границей существуют специальные общества казановистов, а у нас, якобы за порнографию, их так и не издали, хотя не один раз пытались переводить...

Да, Владимир был человеком высокой культуры. Откуда взялась его культура, его универсальные знания? Ведь образование у него было лишь восемь классов гимназии (школы), которую он закончил в захолустном Богородицке. Он свободно разговаривал обо всем - об исторических событиях далекого прошлого, о новинках современной техники, о жизни в разных странах, о политике. И на все у него были свои взгляды и убеждения. Не лишенный литературного таланта, он время от времени помещал в журналах короткие рассказики к своим рисункам, а письма его блистали остроумием. Великолепная память и начитанность помогли ему подняться выше многих его друзей и знакомых. А шла его культура от вереницы предков, из поколенья в поколенье передававших потомкам свои способности, знания, принципы и любовь к Родине...

Иллюстрируя журналы и книги, он стал хорошо зарабатывать. Его семья питалась теперь отдельно, у них появилась няня-домработница - кудрявая Катя. Нередко по вечерам к нему приходили гости, чаще других Юша Самарин и Артемий Раевский.

Готовя уроки или читая, я волновался: позовут ли меня как четвертого партнера играть в бридж? Если игра организовывалась, Елена устраивала ужин, Владимир доставал графин с водкой, на закуску подавались маринованные белые грибочки, какие я для Елены собирал летом. Мы опрокидывали чарочки с неизменным удовольствием.

2.

По субботам гости ходили к моей сестре Маше и ко мне. Со смертью бабушки ушел навсегда в прошлое бабушкин галоп. Мы повзрослели, и чинный фокстрот под аккомпанемент граммофона сменил нашу детскую кадриль и "сумасшедшую подушку".

Раз в неделю я отправлялся с салазками на Зубовский бульвар, дом 15, к нашим не таким уже близким знакомым - Любощинским. Их семейство уцелело в бывшем собственном старинном, с колоннами, особняке со стороны улицы загороженном многоэтажным домом, который во времена оны приносил Любощинским немалый доход. Жильцов этого особняка весьма красочно описал Андроников в своей "Загадке Н. Ф. И.", побывавший там в тридцатых годах. Особенно метко и до комизма похоже он дал портрет зятя Любощинских, мужа их старшей дочери Анатолия Михайловича Фокина - историка по образованию. А в двадцатых годах его не было: он сидел вместе с моими родственниками в "рабочем коридоре" Бутырской тюрьмы.

Являлся я с салазками к Любощинским и робким голосом просил одолжить на вечерок граммофон. Мне никогда не отказывали. А тот граммофон - объемистый ящик, украшенный резьбой, и огромных размеров ярко-голубая с цветочками труба - был достаточно тяжел. Я привычно увязывал груз веревками и волок то по сугробам, то по накатанным дорожкам - через Крымскую площадь, по Остоженке к нам домой.

Пластинок у нас было всего две. Одна английская, подаренная нам Соней Уитер, - фокстроты с пением, похожим на блеянье и крик осла, называлась она "Аллилуйя". А другая пластинка была старинная, на одной ее стороне - марш из "Фауста", на другой - марш из "Аиды". Танцевали только фокстрот; каждый кавалер, не поднимая ног, волочил свою даму по залу туда и сюда, одновременно занимая ее разговорами. И мои сестры злым шепотом требовали, чтобы я приглашал их скучающих вдоль стен подруг. Танцевали за полночь, а на следующее утро я грузил граммофон на салазки и доставлял обратно к Любощинским. Несколько раз я возил его на вечеринки и к Ляле Ильинской...