Повернув туда, Владимир Ильич пошел по неширокой мощеной Руссенштрассе, названной так в честь русских войск. Хмурые от старости кирпичные дома, похожие один на другой, разделены каменными оградами. Во дворах хрюкали свиньи, мычали коровы. Струйки молока с легким звоном ударялись о стенки подойников. Опасаться, пожалуй, некого. Но, на всякий случай, Владимир Ильич, как бы всматриваясь в номер одного из домов, краем глаза глянул в даль пустынной улицы.

Ветер утих, и на деревню спустились ленивые от дождя сумерки.

Вот и знакомые ворота. Ульянов прошел мимо длинного дома в глубину мощеного двора, тщательно обтер ноги, отряхнул зонтик и постучал в дверь. Три частых удара, два редких.

2

Ему открыл сам хозяин, высокий, длиннолицый, светловолосый, подстриженный ежиком, с тугими усами, закрученными а ля кайзер Вильгельм.

– Гутэн абэнд!
– поздоровался Владимир Ильич, прикрывая за собой дверь.

– Гутэн таг, геноссе Мейер!
– отозвался хозяин, называя посетителя не господином, а товарищем, как было уже принято среди немецких социал-демократов.

Еще с первой встречи Герман Рау знал, что перед ним русский революционер, но не спрашивал о его подлинном имени, разговаривал как с немцем и считал не обычным заказчиком, а гостем-единомышленником, незаурядным человеком: не кто-нибудь иной, а Клара Цеткин просила помогать ему во всем.

– Снимайте скорее ваше пальто, - сказал Рау.
– Повесим сушить. А зонтик поставьте раскрытым на пол, чтобы стекла вода.

– Спасибо! Спасибо, дорогой друг!
– Гость немножко картавил, говорил без особого акцента, чувствовалось - знает немецкий с детства; приложил озябшие руки к печке.
– Ужасная погода!

– Перед рождеством у нас всегда такая.

– Завидовать нечему. Ну, ничего. В Пруссии бывает хуже.

– И у нас в Саксонии бывает. А в доме тепло. Грейтесь. Жена приготовит кофе.

– Я уже согрелся, - Владимир Ильич потер руки.
– А кофе от нас не уйдет. Сначала - дело.

– Пожалуйста. Я тоже люблю так. А геноссе Блюм там.
– Рау кивком головы указал в глубину дома.
– С самого раннего утра. Только за обедом немного отдохнул.

– А когда закончите?

– Средний лист уже готов.

– Да?! Это великолепно!.. А никто не видел?

– Я умею хранить тайну. Знаю конспирацию. И рабочие не подведут.

– Хорошо! Очень хорошо! Пойдемте, покажете.

Через длинную жилую комнату они направились в ту часть дома, откуда доносился слабый запах типографской краски.

– Печатник ждет, - рассказывал Рау, идя рядом с заказчиком.
– И обещает...

– К рождеству? Это будет отлично.

– Пока я не совсем уверен... Многое зависит от Блюма.

– Я думаю, он не подведет. А мы с вами, - Владимир Ильич, приостановившись, коснулся пальцами локтя типографа, - будем напоминать ему об уговоре, поторапливать. Мне очень хочется, чтобы наш с вами подарок прибыл к российским рабочим не позднее Нового года. Подарок новому веку!

– Будет, будет, - кивал головой Рау.
– А царю... Как это говорят?.. От смеха у Рау приподнялись усы, он сжал кулак и двинул торчком, как бы нанося удар под ребро.
– Покрепче!

– По-русски говорят: "Под микитки!" И - ко всем чертям!

– Так и надо.

Рау нравился Ульянову, и он был доволен тем, что предпочел Мюнхену крупный саксонский город, мировой центр полиграфической промышленности и книжной торговли. Не зря говорили, что в Лейпциге русский шрифт раздобыть гораздо легче, чем в каком-либо другом уголке Германии. Вскоре все устроилось, хотя и не без некоторых осложнений. Сначала ему рекомендовали типографию газеты "Лейпцигер фольксцайтунг". Побывал там, присмотрелся: типография большая, заказ может выполнить быстро, но... Уж очень много толчется там пришлых людей. Одни с заказами, а другие... Кто их знает откуда они? Немецкая полиция настороже. И через нее сразу все будет известно в Петербурге. Этак сам не успеешь взять газету в руки, а она уже окажется в охранном отделении. Рискованно. До крайности рискованно. Хорошо, что ему назвали эту тихую деревню, крошечную типографию надежного человека. Находка! Лучшего и не придумаешь. Только бы не выследили шпики.

Открыв дверь, Рау пропустил заказчика вперед себя в небольшую комнату, в которой возле стен едва умещались два реала с наборными кассами, стол для верстки газетных полос, немудрое редакторское бюро да простенькие тискальные станки. Если бы не печатная машина за стеклянной перегородкой, типографию можно было бы счесть за подпольную.

– Гутэн абэнд, Иосиф Соломонович!
– поздоровался Владимир Ильич с единственным в этот вечерний час наборщиком, стоявшим у реала, над которым горела висячая керосиновая лампа.
– Как ваши успехи?

Блюменфельд отложил в сторону верстатку с незаконченной строкой, обтер руки о серый фартук и шагнул навстречу. Владимиру Ильичу для набора "Искры" его рекомендовал сам Плеханов еще в Женеве, где Блюменфельд долгое время заведовал типографией и книжным складом группы "Освобождение труда", но сейчас, придерживаясь конспирации, он ответил:

– Почти все набрано, геноссе Мейер. Вон сверстанные полосы. Дело за передовой.

– Сегодня получите.

У Блюменфельда были аккуратно подстриженные курчавые волосы, каштановые усики, слегка прикрывающие уголки тонких губ. Тщательно выбритые щеки казались синими, а узковатые глаза усталыми.