Шрифт:
Но Лаврентий, упившись медом, упрямо повторял:
– Тридцать три…
Благоразумный инок не удержался и стал бить пьяницу по голове сухонькими кулачками. Тот выставил вперед огромные ручищи, защищаясь от неожиданного нападения. Власий кричал:
– Вот я тебе ужо…
Все вокруг смеялись, глядя на это единоборство Давида с Голиафом, в котором еще раз был посрамлен великан, потому что вдруг понял, что сказал лишнее, и чувствовал свою вину перед товарищами. Странно было смотреть на этого слабого телом человека, который беспощадно колотил богатыря, а тот только икал. Наконец Власий потащил его из харчевни за рукав, и Лаврентий покорно шел, не упираясь.
Кузнец держался за бока, не в силах справиться со своим бурным смехом. Злат расплылся в улыбке, глядя на эту уморительную картину. Только Даниил, охмелев больше меры, ни на что не обращал внимания и говорил сам себе, под нос:
– Не море топит корабли, а ветер… Не огонь раскаляет железо, но поддувание мехами. Так и князь не сам впадает в сомнение, ибо советники вводят его в неправду. Так скажу князю…
Никто не знал, о чем он думал в этот час.
Однако Злат даже сквозь хмельной туман стал соображать, что неспроста монахи ищут обугленный молниями дуб. Теперь все становилось понятным, когда он вспомнил пьяный шепот монаха. Странники искали зарытое в земле серебро. Какую-то тайну открыл им престарелый воин… Тридцать три шага на полночь… Должно быть, поручил им найти свое сокровище. Чтобы монахи молились о спасении его души…
Иноков уже не было в корчме. Вспоминая слово за словом шепот Лаврентия, гусляр позвал приятеля:
– Даниил, не знаешь ли, что это за люди? Оторвавшись от каких-то своих тайных мыслей, отрок повернулся к нему:
– Какие люди?
– Странники, что мед пили, про дуб спрашивали. Даниил пренебрежительно махнул рукой:
– Они некогда в Печерском монастыре жили. Но немало лет, как их изгнали.
Кузнец находился в блаженном состоянии. Он тихо пел песенку, повторяя одни и те же слова:
Дунай мой, Дунай, тихий Дунай…– За что их выгнали? – спрашивал Злат отрока.
– Писал там иконы некий художник по имени Алимпий, бессребреник великий. Богатый боярин поставил церковь в Киеве, на Подоле, и захотел украсить ее иконами. Он дал серебро и три доски печерским монахам, чтобы они уговорились с иконописцем. Монахи плату взяли у мирянина, но Алимпию ничего не сказали. Когда боярин пришел за своим заказом, монахи ему сказали, что художник еще требует денег, и тот увеличил плату без всякого сожаления, зная чудесный дар Алимпия… Неужели ты не знаешь об этом?
– Не знаю.
– Всем это известно. Мирянин пожаловался игумену Никону, и тот изгнал обманщиков из монастыря. Теперь они бродят из города в город, чего-то ищут… В последнее время в Тмутаракани обретались.
– Они сокровище ищут.
– Не верь им. Они известные лгуны. Какая польза человеку от сокровища, если у него ума нет?
– Вот нам найти бы серебро в земле, Даниил! Новые корзна купили бы, как у Ратиборовичей.
– К чему мне корзно, когда скоро голова моя упадет с плеч.
– Опомнись!
– Истинно так.
Не обратив большого внимания на слова гусляра о серебре, зарытом в земле, потому что почел это за пустое мечтание, Даниил опять заговорил о злых женах. Злат и все прочие знали, что у него сварливая жена, жалующаяся ежечасно на мужа князю. Злату приходилось видеть, что молодая княгиня бросала украдкой взоры на статного тридцатилетнего отрока с красивыми карими глазами, смеялась от всей души, когда он рассказывал что-нибудь забавное и блистал своей книжностью и умом. Но этот человек отличался скрытностью и обо всем говорил намеками, изречениями из священного писания. Даниил бормотал, опустив голову на грудь:
– Что злее льва среди четвероногих и лютее змеи среди пресмыкающихся по земле? Говорю вам: злая жена! И нет ничего на свете ужаснее женской злобы. Из-за чего праотец наш Адам из рая был изгнан? Из-за жены. Из-за супруги Пентефрия Иосиф Прекрасный был в темницу ввержен. А ведь всякая соблазнительница говорит своему мужу, обольщенному ее красотою, или любовнику своему: «Господин мой, я и взглянуть не могу на тебя без волнения! Когда ты говоришь со мною, я вся обмираю, слабеют члены моего тела и я опускаюсь на землю…»
Отрок с грустью умолк, переживая неведомые Злату чувства.
Кузнец напевал:
Дунай мой, Дунай, тихий Дунай…Потом вдруг опомнился, что-то вспоминая, и сказал:
– А ведь Злат истину молвил. Они про сокровище говорили, зарытое под дубом.
– Кто говорил? – спросил Даниил.
– Монахи.
Коста не слышал всего, что нашептывал Лаврентий гусляру, но кое-что, очевидно, уловил его слух, и теперь он тоже загорелся жадностью к серебру.