– Борис Николаевич, я хочу вам сделать подарок на память. В кабинете Хасбулатова нашли его личную трубку. Вот она.

Президент начал ее заинтересованно осматривать, и вдруг кто-то из присутствующих сказал:

– Борис Николаевич, да зачем вам эта гадость нужна, что вы ее трогаете.

Шеф тут же повторил:

– Да, что это я ее трогаю?

И швырнул трубку в угол с такой силой, что глиняная вещица разлетелась на мелкие кусочки.

Нам налили до краев по большому фужеру водки. Легко залпом выпив, мы присоединились к общему веселью, но в душу закралась обида. Я посмотрел на сияющего Грачева с рюмкой в руке и вспомнил, как он просил письменного приказа. Посмотрел на пьяненького Филатова, который две недели назад бился в истерике в моем кабинете, а теперь рыдал от счастья. Эти люди оказались главными за столом победителей. А тех, кто внес решающий вклад в общее дело и довел его до конца, даже забыли пригласить на торжество. Невольно пришли на память строки из ранних дворовых шлягеров Владимира Высоцкого: "А когда кончился наркоз, стало больно мне до слез - и для кого ж я своей жизнью рисковал". ...Наркоз действительно закончился - в моем слепо преданном отношении к Ельцину появилась первая серьезная трещина.

Пиршество вскоре завершилось. Официанты объяснили нам, что гулять начали с четырех часов - как раз в то время, когда мы самую неприятную работу делали.

Павла Грачева президент наградил орденом "За личное мужество". А Барсуков, не забыв о споре с министром обороны, на следующий день написал рапорт об отставке.

– Как мы с тобой тогда в Завидове договорились, я подал рапорт, - напомнил Грачеву по телефону Михаил Иванович.
– А ты?

– А я еще думаю, - промямлил в ответ Павел Сергеевич.

Не обнаружив Барсукова в Кремле, я ему позвонил:

– Ты что делаешь! Выходи на работу.

– Не выйду, я подал в отставку. Затронута моя честь офицера, она мне дороже должности.

Ельцину я рассказал о споре, и он сам позвонил Барсукову хотя перед звонком признался мне:

– Впервые поступаюсь своими принципами. Человека, который добровольно написал рапорт об отставке, я никогда не уговариваю остаться.

Михаил Иванович приехал в Кремль. Зашел в кабинет к президенту - тот сидел за столом и дружески улыбался. Ельцин открыл папку с рапортом и написал сверху крупными буквами; "Отказать". Закрыл ее и предложил Михаилу:

– Давай с тобой просто так посидим, поговорим.

И они час сидели. Потом перешли в заднюю комнату, выпили по рюмке коньяка.

Пригласили меня, мы сели обедать. В этот момент я почувствовал себя по-настоящему счастливым, потому что сумел отстоять друга.

...Белый дом отремонтировали быстро. Смыли копоть от пожара, убрали мусор. И вскоре о беспокойных днях октября напоминал лишь бетонный забор неподалеку от здания. Он был украшен надписями типа: "Грачев - палач", "Ельцин - убийца".. Ненормативная лексика тоже часто встречалась. О содержании заборного фольклора я как-то рассказал Ю. М. Лужкову и его заместителю В. И. Ресину:

– Мужики, сколько можно терпеть? Вы, наверное, не обращаете внимания на надписи потому, что там нет ваших фамилий.

Намек они поняли. За неделю по личному распоряжению мэра Москвы бетон разобрали и установили ограждение из железных прутьев - на них ничего не напишешь.

Заборами мне никто не запрещал заниматься.

Глава четвертая ВДАЛИ ОТ РОДНЫХ БЕРЕГОВ

У Ельцина всегда были проблемы со здоровьем. До операции на сердце его история болезни хранилась у меня: четыре увесистых, толстых тома, сантиметров по пятнадцать каждый. Перед шунтированием доктора попросили это "собрание болячек". Я даже ни разу в него не заглянул. О недомоганиях президента я и так узнавал раньше врачей.

Особенно тяжело приходилось по ночам. Борис Николаевич ложился спать часов в десять вечера, а в час ночи пробуждался. Встанет и начинает жаловаться: голова болит, спина ноет... Плохой сон отчасти объяснялся тем, что Ельцин любит отдохнуть днем. Пообедает и засыпает. А ночью встает, одевает свой тоненький японский халат и куролесит. Меня разбудит, адъютантов, медсестер...

Как-то ночью, во время поездки в Германию он проснулся, а меня рядом нет. Я же вместе с коллегами решил посмотреть на Кельнский собор - он красиво освещен ночью. Потом зашли в настоящую немецкую пивнушку, заказали пива и толстых сарделек.

Отсутствовали, наверное, часа три. Возвращаемся в гостиницу, а мне едва ли не с порога докладывают:

– Борис Николаевич проснулся, а вас поблизости нет. Сильно разозлился, приказал местную полицию на ноги поставить, отыскать немедленно...

Осерчавшего шефа я успокоил, но он все равно продолжал дуться - обиделся, что не взяли его с собой.

Но один раз мое сердце дрогнуло от жалости. В ночь подведения итогов президентских выборов-96 больной Борис Николаевич лежал в кровати, а рядом, в соседней комнате, сидел адъютант Толя Кузнецов. Наина Иосифовна и Таня уехали в "Логоваз", а Толя смотрел телевизор, записывал предварительные результаты и относил их в спальню.

Отклонения в нервно-психическом состоянии у Бориса Николаевича я заметил весной 93-го. Он сильно переживал противостояние с Хасбулатовым и Руцким, впал в депрессию, даже начал заговариваться... Я его вовремя остановил от крайнего шага. Хотя склонность разрешать все проблемы раз и навсегда самым неподходящим способом была у Ельцина и раньше. То он в бане запрется, то в речке окажется...

Первый серьезный звонок, связанный со здоровьем президента, прозвучал в Китае. С нами во все командировки уже и так постоянно ездили врачи, но на этот раз я включил в бригаду невропатолога.