— Что это? — спросил народный контролер урку-емца.

— Оленьи шкуры, чтобы теплее было ехать! — объяснил Дмитрий.

— А-а, хорошо, — Добрынин кивнул. — Скажи ей спасибо!

Попрощавшись со старухой и устроившись поудобнее на санях, Добрынин и Ваплахов тронулись в путь.

Сани скользили легко и плавно. Собачки дружно бежали в упряжке, и казалось, что совсем нетрудно им тянуть в общем-то нелегкую поклажу.

— Они дорогу знают! — довольно произнес Ваплахов, то ли похваливая пушистых лаек, то ли просто сообщая об этом своему начальнику.

Солнце над ними было тускло-белое и большое. Оно не грело и не светило.

— Сколько нам ехать? — спросил народный контролер.

— Дня два будет, если пурга не заметет, — рассудительно ответил урку-емец.

— Старуха говорила, что совсем недавно пурга была, так что, может, проскочим.

Лес вокруг отступал, и на смену ему приходило какое-то странное редколесье. Одинокие деревья вдруг возникали посреди снежного поля, и были эти деревья сильные и высокие с крепкими толстыми ветвями. На ветвях лежал снег.

Добрынин смотрел по сторонам в поисках разнообразия, но все вокруг было одинаково и знакомо.

Через некоторое время народный контролер почувствовал пронизывающий все тело холод. Он пожаловался урку-емцу.

Дмитрий остановил собак, дернув поводья и крикнув что-то непонятное. Потом развязал подаренные старухой оленьи шкуры и помог Добрынину закутаться в них так, что незащищенными оставались только глаза и часть лба.

Мороз сразу отступил.

Снова побежали резвые собачки.

День был длинным и, как казалось Добрынину, бесконечным.

Вдруг урку-емец снова прикрикнул на собачек, и они повернули вправо.

Добрынин занервничал, посмотрел по сторонам, но ничего особенного не увидел.

— Мы куда? — спросил он урку-емца.

— Счас, на минутку! — проговорил, полуобернувшись, Ваплахов. — Там ЭкваПырись, поклониться надо!

Присмотревшись вперед по ходу саней, народный контролер увидел небольшой холм, а на нем один столбик с набалдашником.

Подъехали. Урку-емец встал с саней, подошел к столбику, поклонился и запричитал что-то на своем языке.

Добрынину не хотелось разматываться, сбрасывать с себя эти теплые оленьи шкуры. Он только присмотрелся к столбику, узнал сверху голову вождя и окончательно успокоился.

— Че ты ему говоришь-то? — спросил.

— Спасибо за то, что народ мой жив! — объяснил уже закончивший кланяться урку-емец.

— А дорогу дальше ты найдешь?

— Собаки знают! — ответил Ваплахов. — Мы только чуть-чуть в сторону отъехали.

Сани скользили легко и плавно. Только полозья выдавливали иногда из снега какой-то свистящий звук, негромкий и нерезкий.

— А ты знаешь, что Эква-Пырись очень животных любил? — спросил вдруг Добрынин.

— Эква-Пырись всех любит! — охотно поддержал беседу Дмитрий. — Медведей любит, людей любит, моржей и рыбу любит…

— И кошек любит! — добавил Добрынин.

— А кошки — это кто?

— Звери такие домашние…

— Молоко дают? — поинтересовался урку-емец.

— Нет.

— Пушнину?

— Ну, в общем, они… да… пушистые такие… Ваплахов, не оборачиваясь, кивнул.

— А знаешь, как по-русски Эква-Пырись будет? — спросил оживившийся народный контролер.

— Как?

— Ленин! — ответил Добрынин.

— Так коротко?

— Да-а. — Добрынин кивнул. — Большой человек был! И скромный, не жадный совсем…

— Откуда так много про Эква-Пырися знаешь? — удивился урку-емец.

— У меня две книги о нем есть.

— Дашь почитать? — спросил Ваплахов.

— Дам, — ответил Добрынин.

Сани скользили легко и плавно. Все реже встречались на пути одинокие деревья. Чаще по. обе стороны белела снежная пустыня, бесконечная и безжизненная.

Однако народный контролер чувствовал себя хорошо. Оленьи шкуры не пропускали холод, и только брови и глаза ощущали его колючее присутствие.

— А еще Ленин, Эква-Пырись по-вашему, подарки получать не любил, — припомнил вслух Добрынин.

Ему хотелось говорить. Дорога впереди была длинная. А скрип полозьев уже порядком надоел народному контролеру.

Урку-емец с интересом выслушал рассказ Добрынина о том, что Эква-Пырись не любил получать подарки.

А день все продолжался, и белое солнце, казалось, висело неподвижно на своем месте, словно вмерзло оно в небо, как те два народных контролера — в лед.