Шрифт:
Петр медленно наклонился к пню, осмотрел выпученным взглядом его поверхность, потом оперся о нее левой ладонью.
— Ну че ты так встал? — бригадир начинал сердиться, уже надоела ему эта канитель.
Петр присел, положил левую руку на пень и уставился на нее.
— Не смотри, дурак! — крикнул на него бригадир. Петр отвернулся.
— Ну че? — бригадир посмотрел на счетовода, сжимая топорище обеими руками.
— В общем, мы тебя примерно наказываем за воровство, понятно? — произнес счетовод. Петр молчал.
— Тебе понятно? — угрожающе наклонился к вору бригадир.
— Да… — едва слышно пробормотал он.
— Давай! — счетовод махнул рукой бригадиру, и тот, размахнувшись, опустил топор на пень.
Страшной силы крик раздался, и вор, подпрыгнув высоко вверх, побежал, хрипя и выкрикивая что-то, к склону холма. Он бежал и размахивал руками: правой и недорубленной левой, болтавшейся на жилах, и все кричал, кричал что-то бессвязное…
— Что ж ты недорубил! — нарушил напряженное молчание счетовод.
— Да топор… тупой совсем… хоть наточить надобно было… — оправдывался бригадир. — Че стали! — заорал он вдруг на стоявших рядом мужиков. — Ловите его, дорубить надо!
Мужики сорвались с места, рассыпались по склону, выискивая недонаказанного вора больше по его крику, чем глазами.
Догнали, принесли Петра снова на холм, к пню.
— Подровняй руку! — попросил бригадир одного мужика.
Тот подвинул недорубленную ниже локтя руку так, чтоб бригадиру удобнее было.
— Тут и размаха не нужно, — сказал счетовод.
— Ага, — кивнул бригадир, наклоняясь пониже к руке. Он сам еще раз поправил ее, посмотрел, где там были недорубленные жилы, и легко дорубил их. Потом спихнул руку с пня.
Петр свалился на землю и лежал тихо-тихо, как покойник.
— Оттащите его к Захару, пусть культю прижгет, а ток утру кровью изойдет весь! — сказал счетовод мужикам. Мужики подхватили его и ушли.
— Ну все, я спать! — сказал бригадир, воткнул топор в пень и зашагал к главному коровнику.
Счетовод заметил, что остался у пня один. Задумался о чем-то. Услышал вдруг скрип двери — видно, мужики уже дошли до коптильни Захара.
Присел на краешек пня и посмотрел в небо. Темнота уже загустела, и только звезды в ней были видны. Яркие и тусклые, большие и маленькие; они шевелились, блестели, прыгали с неба и неслись сюда, вниз, на эту землю, но, не долетая, на полпути гасли и исчезали из виду.
«Вот оно как! — удивленно думал счетовод. — Это ж, наверно, и мрут они там на небе? Надо будет учительницу спросить… Больно интересно оно… Может, если оттуда с неба смотреть, мы тоже светимся, пока живые, а как помрем — так и потухнем, и не видно нас…» А ночная темнота все густела, и уже ничего, кроме звезд, не видно было счетоводу, и сидел он там на пне, окруженный загадочным застывшим, замолчавшим до утра миром. Сидел и думал.
Глава 9
Шло время. Заполярное лето едва ли отличалось от зимы. На дворе было попрежнему холодно, а внутри вагончика — так же тепло, даже жарковато иногда.
Добрынин и Ваплахов крепко сдружились с четырьмя геологами. Стали вроде как одной семьей. У каждого уже было свое постоянное место за ящиком-столом, своя ложка с выцарапанной на ручке фамилией, своя кружка.
Так и жили в ожидании будущего поезда. Ели странное мясо, пили не менее странный мясной самогон. Грелись у печки, придуманной гениальными советскими химиками специально для дикого неуютного Севера. Уже и Ваплахов знал, что тепло в печке зарождается оттого, что бросают туда два вещества: одно землянистого цвета, а второе — желтоватое, а потом наливают воды и сразу закрывают всыпновливное отверстие, а там уже бурлит, шипит, и в вагончике становится невероятно жарко.
Месяц за месяцем тянулось это ожидание.
Уже и собак стало на одну меньше — загрызли по необъяснимой причине лайки своего упряжного вожака. И несколько метелей страшной силы сотрясали вагончик. Все было за это время. Все было, только железную дорогу пока к ним не проложили.
Иногда, когда заканчивалось сложенное под деревянным порогом мясо, все шестеро тепло одевались, брали с собой кирки, широкие топоры и шли расчищать большой квадрат, где легче всего было вырубить из ледника куски застывших мамонтов. Работали недолго и за каких-нибудь час-полтора успевали запастись недели на три вперед.
Иногда радировали в Москву, чтоб узнать день недели и новости железнодорожного строительства. Новости всегда были утешительными и оставляли надежду.
И вот однажды, а был это вторник, радиостанция сама запищала, подавая радисту какой-то сигнал. Горошко подскочил, уселся на свой ящик-табурет и, схватив огрызок карандаша, принялся записывать сообщение. Все остальные сидели в напряжении, ожидая новостей. Точки-тире столбиками укладывались на странице большой тетради, но, кроме радиста, никому и ничего они не говорили. Наконец Горошко опустил наушники на железный ящичек радиостанции, еще раз прочитал радиограмму и обернулся к товарищам.