Кузьма молчал.

— Кузьма! — снова позвал Марк, прислушиваясь к собственному голосу. — Кузьма, Теркина прочитай!

Попугай снова покосился на хозяина, но клюв не открыл.

Марк заволновался и почувствовал, как ему становится жарко и уже не хватает воздуха для дыхания.

Полежал, посмотрел в потолок, успокоился и снова на бок повернулся. Решил сам почитать птице.

Вспомнил откуда-то с середины и стал декламировать:

Драка-драка, не игрушка!

Хоть огнем горит лицо,

Но и немец красной юшкой

Разукрашен как яйцо…

Сделал короткую паузу. Вдох… и дальше:

Вот он — в полвершке — противник…

И тут Марка приятно приподняло что-то, он бросил взгляд на Кузьму — клюв его был раскрыт и двигался. Марк приглушил свой голос и продолжал:

Носом к носу. Теснота.

Так и было: Кузьма тоже произносил стихи, и этому Марк страшно обрадовался.

До чего же он противный —

Дух у немца изо рта, — сказали они оба, глядя друг на друга.

Прочитали еще несколько строф вместе.

Марк внутренне ликовал.

Потом снова лежал на спине, глядя в потолок.

Пришли две старушки, увезли собаку, ту, что лежала под стенкой. Увезли на операцию. Собака как-то жалостливо посмотрела на Марка.

Анна Владимировна приходила с первой мясной поджаркой.

— Почему так мало получилось? — удивленно спросил Марк, глядя на два коричневых подгоревших кусочка, лежавших на странноватом глубоком блюдце с синими буквами «ЦКВЛ».

— Ужарилось, голубчик, да и я кусочек съела… Мясо оказалось подгорелым, но Марк все равно был довольный.

— Я уж так плакала тогда, так плакала! — рассказывала Анна Владимировна, как совсем недавно в соседней палате помирала лошадь маршала Луганского. — И врачи тут дежурили, несколько дней, бедные, домой ночевать не ходили… Не спасли…

Поохала старушка, поохала и снова ушла куда-то. А час спустя в палату женщина заявилась в белом халате, накинутом на длинное зеленое пальто. Увидела Марка, рот открыла. Выбежала.

— Почему там человек? — донесся ее возмущенный голос из коридора.

В ответ невнятно прозвучал мужской голос. Марк напрягся, прислушался.

— Он не заразный? — спросила в коридоре эта женщина. И следующий ответ Марк не расслышал, но женщина снова вошла в палату, была она уже спокойнее. Прошла к кроватке с кошкой. Придвинула табурет и села.

— Ну как ты, — говорила, поглаживая ее. — Пальмирочка, мы все так соскучились по тебе, и Гарик, и Петя, и Машенька! Доктор сказал, что через пять дней тебя уже можно будет забрать!..

Потом она достала из черной блестящей сумочки сверток, развернула и стала кормить кошку тоненько нарезанными кусочками хорошо прокопченной колбасы. Запах колбасы тут же заполнил всю палату.

Марк сглотнул слюну, отвернулся и снова уставился в потолок.

Собака, лежавшая с другой стороны, заерзала.

Марк покосился на нее. Кажется, это была настоящая кавказская овчарка. Двумя широкими ремнями она была «прикована» к кроватке и лежала мордой к Марку, а значит видела и женщину, и кошку, и колбасу.

«Бедный пес!» — подумал Марк.

Женщина, не сказав Марку ни слова и даже не посмотрев на него, ушла.

Марк подумал про кошку плохо. Он всегда их недолюбливал, этих «домашних пушистых животных».

Снова заглянула Анна Владимировна, видно, выдалась свободная минутка.

Задержалась у собаки.

— Никто тебя не проведывает, Раульчик! — ласково проворковала она. — Хозяин на фронте, а хозяйка путается, поди, с кем-то, ей што! Это хозяин тебя любит, а эта… профундыть ее… ай, бедная собачка!..

Пес смотрел на старушку тепло и слезливо, как на мать. Пожалев его, Анна Владимировна присела у кровати Марка.

— Ну как тябе? Через часик мясца принясу, хорошо? Как птичка твоя? — и повернулась к Кузьме. — Смешной такой! Не припомню, чтоб у нас такие вот цветные лечились! Ястреб, помнится, лежал тут, сова лежала, а вот таких не было…

Когда через час старушка опять появилась в палате с блюдцем, на котором лежало несколько маленьких кусочков поджаренного мяса, Марк спал. Ему снился фронт, снились выступления их концертной бригады.