Шрифт:
Ошеломленный Марк, не обращая внимания на продолжающего декламировать попугая, поднимает руки и Одержит их перед лицом, не зная, что с ними делать. Внутри у него мечется какой-то бешено-радостный зверь, а он не знает, как его выпустить. И вот руки сами срывают с глаз повязку, и он, внезапно ослепленный кумачовыми стенами красного уголка, жмурится, закрывает глаза ладонями, а потом медленно-медленно отводит ладони.
В красном уголке пусто. Только стоят и лежат на боку , оставленные слушателями деревянные стулья и табуретки. На стенах — плакаты, заполненные плачущими матерями и строголикими защитниками Родины.
Марк, прихрамывая, сходит со сцены и читает эти воззвания, читает каждое слово, написанное над и под ними. Как давно он ничего не читал. И даже удивительно, что после этих лет войны, только что для него закончившейся, он сможет снова жить нормально, без повязки на глазах, сможет читать книги и газеты. А вот и воззвание к бойцам тыла… Марк вдруг спиною почувствовал чей-то взгляд и обернулся.
На него в упор из дверного проема смотрел Парлахов. Кто-то промелькнул за спиной приставника, и быстрые шаги бегущего по коридору человека постепенно затихли. Поюм загудел заводской гудок.
— Победа! — негромко сказал Марк, улыбаясь и глядя на Парлахова.
Парлахов молчал. Потом он тяжело вздохнул и спросил:
— Кто вам разрешил снять повязку? Марк оглянулся по сторонам, пытаясь найти эту повязку, но ее нигде не было видно.
— Вы понимаете, что вы на оборонном заводе?
— Но ведь победа… — беспомощно проговорил Марк. Назад шли медленно. Марк осознавал свою вину, но в то же время погода чрезвычайно радовала его, и он щурился на солнце, на ходу посматривая на Парлахова. Парлахов же был насуплен.
Войдя в городок, они вернулись в свою комнатку.
— Я должен буду доложить о происшедшем, — сухо сказал приставник, улегшись одетым на свою койку. — Вы понимаете, что это значит?
— Может, не надо, ведь сегодня победа! — проговорил Марк.
Парлахов тоже задумался в этот момент о победе. Что она принесет? Радость обычной жизни? И тогда можно будет возвратиться в Москву, в родной ЦК, где ждет его интересная работа. Хорошо бы поскорее!
Потом он посмотрел на Марка. Посмотрел уже без недовольства, а скорее с сочувствием.
«Может, действительно не надо докладывать? — подумал Парлахов. — Может, никто и не видел этого?»
Глава 29
За окном бушевала майская гроза. Молнии распугивали ночную темноту, нависшую над небольшим тыловым городком, спавшим чутко и тревожно.
Одинокий «газик» военного патруля разбрызгивал лужи на мощеных улицах.
Солдат-шоферзевал, а следом за ним каждый раз зевал сидевший рядом младший лейтенант.
— Тормози! — приказал младший лейтенант. — Постоим немного… Если засну — разбудишь через полчаса.
Младший лейтенант отвернулся от шофера и попробовал задремать. Но тут снова загремел гром, а потом где-то / недалеко, ярко вспыхнув, уткнулась в землю молния.
Младший лейтенант открыл глаза и увидел огонек свечи в окне дома напротив. , — Ваня, — сказал он, — бери автомат, пойдем проверим. Здесь кому-то не спится.
Офицер заглянул в окно, и тут же азарт в его глазах угас: не увидел он там ничего подозрительного. Просто сидел за столом пожилой мужчина и при горящей свече жевал хлеб, каждый раз макая его в солонку.
Снова загремел гром, и младший лейтенант, с опаской глянув на небо, постучал в окошко.
Мужчина поднял голову, поднес свечу к самому стеклу, потом кивнул.
Скрипнув, отворилась дверь.
Уже в комнате мужчина попросил военных не шуметь, указав рукой на спящего на кровати под стенкой человека.
Втроем они уселись за тот же стол. Мужчина отрезал военным по куску хлеба, и теперь они жевали хлеб втроем, по очереди макая его в солонку.
— Не спится? — наконец тихо спросил младший лейтенант.
— Бессонница, — мужчина кивнул.
— А как звать? — спросил младший лейтенант. — Павел Добрынин.
— Я — Федор Егоров, а это, — офицер кивнул на солдата, — Женя Солдаткин.
Съели еще по куску хлеба. Молча, глядя только на горящую свечу.
— Полпятого, — прошептал офицер. — Нам пора. Они встали, пожали Павлу руку и ушли. Народный контролер задул свечу, но так и остался сидеть за столом.
Гроза поутихла, перебравшись куда-то за город. За окном вспыхивали далекие молнии, и гром уже не вызывал дребезжания стекол.