Здесь, в лаборатории, Анфертьев решился наконец задать себе несколько вопросов, решился ответить на них. Не до конца, не откровенно, но давайте согласимся, ребята, что даже наедине с самими собой мы стараемся найти для наших поступков причины поблагообразнее, такие, чтоб не стыдно было в приличном обществе раздеться, простите, раскрыться. Не отрывая взгляда от волн проявителя, перекатывающихся от одного края ванночки к другому, глядя на завалы металлолома, которые возникали на снимке все отчетливее, становились все тяжелее и внушительнее, спросил Анфертьев у себя:

"Скажи, Вадя, на фига тебе сдался этот Кандибобер? Зачем?"

"Лучше спросить - почему? Потому, что жизнь моя пуста, я не знаю, как изменить её, как измениться самому. Мой труд не дает мне ничего, кроме зарплаты. Но я не могу работать только для зарплаты".

"Какой бы она ни была?"

"Да если Подчуфарин будет платить мне не сто рублей, а двести, триста - Общество сказало мне: не стоит жить ради денег. Я убедился, что это правда".

"Но ты идешь на... ради денег?"

"Наверное, я запутался. У меня нет сил ждать пока кто-то решит, что мне уже можно жить не на сто рублей, а на сто десять".

"Ты хочешь бросить вызов?"

"Разве что вызов самому себе. Я не хочу умирать заводским фотографом".

"А кем бы ты хотел умереть?"

"Я согласен умереть и фотографом, но перед этим должен хоть что-нибудь предпринять, чтобы этого не случилось. Предпринять - это главное. Независимо от результатов. Зачем люди лезут в горы, поднимаются на вершины, которые никому не нужны? Зачем погружаются на морское дно, зная заранее, что, кроме расползающихся червяков, там ничего нет? Зачем люди прыгают с парашютом, зная, что внизу их не ждут ни друзья, ни враги? Зачем?"

"Ты решил испытать себя Сейфом?"

"Можно сказать и так, хотя я не уверен, что это будет правильно".

"Женись на Свете - это и приятнее, и безопаснее. А тревог, волнений, суеты будет не меньше, чем с Сейфом".

"Я так бы и поступил, приди мне эта мысль раньше".

"А что мешает сейчас?"

"Сейф стоит на дороге, я не могу его обойти. И не хочу".

"Тебе не кажется, что ты тронулся?"

"Я думал об этом... Очень даже может быть".

Неожиданно раздался несильный, но внятный стук в дверь. Анфертьев вздрогнул, бросился что-то убирать, но тут же опустился на стул. Прятать было нечего. Кроме мыслей. "Ну даешь, Вадя", - пробормотал Анфертьев и, опустив снимок с металлоломом в закрепитель, откинул крючок. Света проскользнула едва приоткрывшуюся дверь, тут же быстро закрыла её за собой: она уже знала, как надо входить в лабораторию, когда внутри горит красный свет.

– Привет, - сказала она.
– Все ушли на обед.

– Это хорошо.
– Анфертьев поднялся, обнял Свету запустив пальцы в её волосы.
– Какая ты молодец, что пришла... Ты не возражаешь, если я тебя поцелую?

– Не возражаю.

– Это хорошо, - повторил он, прижимая её к себе - Как я тебя люблю, если бы ты знала, как я тебя люблю, - шептал Вадим Кузьмич, глядя в её темные при красном свете глаза.

– Скажи лучше, что я тебе нравлюсь.

– Почему лучше?

– Меньше ответственности.

– Я не хочу уменьшать свою ответственность.

– Как жаль, что у тебя здесь только стул...

– Я знаю место, где есть и другая мебель, не такая жесткая.

– Где?
– спросила Света.

– У тебя дома.

– Кроме мебели, у меня есть ещё и соседи.

– Гори они синим огнем.

– Хорошо, - сказала Света.
– Но мы должны прийти раньше их.

– Придем.

В этот вечер Анфертьев впервые побывал у Светы. Это была трехкомнатная квартира. В одной комнате жили молодожены с неимоверно крикливым ребенком, во второй две сестры, состарившиеся в этой коммунальной квартире. Сестры были на удивление одинаковы в повадках, обе считали себя здесь хранительницами очага, носителями нравственности, обе ходили в длинных цветастых халатах, шаркали шлепанцами и оберегали Свету.

План был такой. Света звонит в дверь, Анфертьев остается на нижней площадке. Если дома никого нет, Света открывает дверь своим ключом и входит в квартиру вместе с Анфертьевым. Они запираются в её комнате и делают вид, что их там нет. И только вечером, когда сестры, вернувшись из магазинов, где они работали уборщицами, сядут к телевизору смотреть программу "Время", а молодожены начнут укладывать своего вампира спать, Анфертьев выскользнет на площадку и вниз, вниз по ступенькам на свободу, подальше от блуда, распутства, от любви, от счастья и блаженства, пока цел, пока чист и не пойман. Глаза блестят, колотится сердце, плащ распахнут, пояс болтается на одной петле. И по лужам, по листьям, подальше, подальше!

Все получилось как нельзя лучше. Дома никого не оказалось. Света, приготовив ужин на скорую руку, заперла свою комнату и включила репродуктор - вроде бы забытый с утра. У них оказалось три часа чистого времени, которые они полностью посвятили друг другу. Лампу не включали, в комнате становилось все темнев, наступили сумерки, но это их нисколько не огорчало. Сестры-уборщицы обязательно увидели бы свет из-под двери, и тогда Анфертьеву не удалось бы уйти незамеченным. А так - удалось. Отойдя от дома на безопасное расстояние, он нашел окно Светы, увидел её контур, помахал рукой и скрылся в свежей листве, освещенной фонарем.