Шрифт:
– Да вы же все меня терпеть ненавидите!
– Не преувеличивай, Олгоша. Не преувеличивай своего общероссийского значения. Ты человек малопривлекательный, это, блин, верно, но ты - один из нас, и никто этого обстоятельства пока не отменял. Да и не сможет отменить...
Проще было не спорить. Проще было - соглашаться, а потом делать по-своему.
– Ладно. Убедил. Я подумаю. В девятнадцать часов, говоришь? А завтра у нас что - пятница?
– Да. Завтра, у меня, в девятнадцать часов.
– Я подумаю.
– И не п...ди!
– Постараюсь. А ты - живи. Если получится.
– Я же тебе уже сказал, блин: не дождешься! Тенгиз положил трубку на рычаг осторожно, словно она была тончайшего фарфора, и шумно выдохнул через нос.
– Жуткий тип, - сказал он.
– Придет?
– спросила Ольга.
– Не знаю. Вообще он меня побаивается, так что, может быть, и придет.
– А ты его разве не побаиваешься?
– Она внимательно разглядывала себя в зеркале, будто видела впервые после долгого перерыва.
– Есть немного.
– Но почему? Я с ним как-то разговаривала по телефону. Вежливый. И совсем безвредный, если судить по голосу.
– Да. Но внешность обманчива, как сказал еж, слезая с сапожной щетки.
– Не пошли, пожалуйста. А какой у него талант?
– Он замечательно умеет ненавидеть.
– Значит, ваш сэнсей и ненависти учит тоже?
– Сэнсей никого и ничему не учит. Он только открывает ворота.
– Как-это-как-это?
– Человек смотрит и видит: перед ним забор. Или даже - стена. Каменная. А сэнсей говорит: вот дверь, отворяй и проходи...
– Ну?
– И человек проходит.
– А как же ненависть?
– Он вошел не в ту дверь. Это была ошибка.
– Сэнсей ошибается?
– Да. И не так уж редко. Он дал Гришке "Американскую трагедию", а Гришка вместо этого прочел "Путешествие на край ночи".
– Не понимаю.
– А никто не понимает. Сэнсей, думаешь, сам понимает? Хрена с два.
– Ты можешь без крепких выражений?
– Вообще-то могу, но зачем?
– По просьбе трудящихся.
– Слушаюсь. Голос трудящихся - голос божий.
– Расскажи лучше про этого своего Олгой-хорхоя. Что это, кстати, значит - Олгой-хорхой?
– Олгой-хорхой в переводе с монгольского значит "страшный червяк". Есть такая легенда, будто он водится в пустыне и убивает на расстоянии - то ли ядовитым газом, то ли электрическим разрядом.
– А при чем здесь твой Гриша?
– Слушай, княгиня, зачем тебе все это знать?
– Мне его жалко, - сказала Ольга.
– Вот тебе и на. Ты же его не видела никогда.
– Вот и расскажи.
– Он маленький, толстый, всегда небритый человечек с неподвижным взглядом. Очень неопрятный.
– С плохими зубами?
– Не помню. Кажется. Он не имеет обыкновения показывать зубы.
– И не улыбается никогда?
– По-моему, никогда. С чего это ему улыбаться? Он один как перст - ни родственников, ни друзей...
– Почему?
– Родственники все померли, а друзей он разогнал.
– Зачем?
– А как ты думаешь, приятно общаться с человеком, который при встрече всегда спрашивает: "Ты еще жив?". С изумлением.
– Не знаю. Наверное, неприятно. Но он же не всерьез это спрашивает?
– Откуда мне знать, может быть, и всерьез. Было время, он входил в компанию, но потом отошел. Просто перестал появляться. И звонить перестал. Сделался сам по себе. Сидит в своей каморке, как каракурт в норе, и читает чужие письма.
– Зачем?
– Хобби у него такое. Скупает старые семейные архивы. Бродит по свалкам, по разным помойкам, собирает старые письма. Как бомж. Если стоит дом, предназначенный к сносу, он тут как тут, наш Олгой-хорхой, с мешком и с фонариком... Спелеолог хренов.
– Ты его здорово не любишь, правда?
– А за что его любить? За то, что он всех нас ненавидит?
– Ну и что? Ты тоже всех ненавидишь.
– Неправда. Меня просто тошнит иногда. А вот он - да - ненавидит.
– Откуда ты взял?
– А вот ты приходи ко мне завтра - посмотришь.
Ольга сделала гримасу.
– Нет.
– Что - нет?
– Не приду. Мне с вами не нравится.
– Почему, кстати? Давно хотел спросить.
– Сама не знаю. Мне с вами жутко. Или противно. Или жутко противно.