– Все равно жалко, - сказал вдруг Тенгиз.

– Конечно, жалко, - согласился Роберт.
– Он столько намучался, бедняга, и все коту под хвост. Но зато он научился поворачивать трубу!

– Какую трубу?

– Большого диаметра.

– Да я не о нем!
– сказал Тенгиз с досадой.
– Блин. С ним все ясно. Я о бедолаге этом, о Ядозубе. Хотя я все знаю про него. Больше вашего. Он был тот еще фрукт... Знаешь, он однажды вдруг при мне пустился в рассуждения: почему вот он с удовольствием смотрит на щенят и на котят, а от детишек, любых, его тошнит? Почему больную собаку жалко ему до слез, а бомжа какого-нибудь ну нисколечки. Старуха, говорит, прогуливает своего мопса, старого, как египетский сфинкс, уже оцепенелого совсем, - мопсу я сочувствую, а старуху в гробу видел и то с отвращением... Я ему сказал тогда: ты просто, наверное, очень любишь животных, Олгоша дробь Хорхоша? И знаешь, что он мне ответил? "Нет, - сказал он.
– Я просто очень не люблю людей. Совсем не люблю. Никаких". И при этом он смотрел на меня как на кучу свежего говна. Нисколечки не стесняясь и даже с вызовом.

– Да-а, прелесть какой симпатичный был человечек, мир праху его. Только вот зачем ему понадобилось гробить Интеллигента?

– Это ты меня, блин, спрашиваешь?.. И откуда ты, собственно, взял, что он кого-нибудь вообще гробил? Может быть, он таким вот, блин, сложным образом самоубился?

– Это возможно?
– осведомился Роберт.

– Откуда, блин, нам знать, что возможно, а что невозможно, когда речь идет о хомо сапиенс? На мой взгляд, например, так помнить все на свете, как ты помнишь, - вот это, да, действительно невозможно, блин. Или управлять тараканами, как наш Вэлвл.

– Понял.
– Ну?

– Все. Понял тебя. Понял, что ты хочешь сказать... Минуточку.

Роберт поднялся. Слева приближался потенциальный противник - скорым шагом, энергично, напористо - и за спиной его, словно хоругвь, словно некий рыцарский плащ, вился и трепетал по воздуху серебристый шлейф, какое-то легкое, полупрозрачное, мерцающее покрывало: довольно толстый рулон этой серебристой материи он держал в обнимку обеими руками, будто ребенка. Выглядело все это довольно странно, но Роберту было сейчас не до деталей, пусть даже и странных, - он устремился к двери и встал в проеме.

– Мне только передать, - сказал вражеский бодигард с интонацией неожиданно просительной. Роберт мельком отметил, что он нисколько не запыхался, словно не шел только что быстрым шагом, почти, можно сказать, бежал. И выражение лица у него обнаружилось вполне человеческое, а вовсе не волчье, как давеча. И вообще...

Роберт поджал губы и, повернувшись, тихонько постучал в дверь. Дверь распахнулась мгновенно - словно там стояли и ждали в нетерпенье этого стука, а за дверью обнаружилась почему-то тьма кромешная, и пахнуло оттуда сухим жаром, как из сауны, а сэнсей уже тянул через порог длинные жадные руки, нетерпеливо приговаривая: "Давайте... Ну! В чем дело?.."

Роберт стоял остолбенело. Рядом прошуршала с шелковистым свистом серебряная ткань, коснулась его лица (слабо треснули статические разряды), а он все глаз оторвать не мог от этого мрачного виденья: в слабом свете ночника, прямая, как готическая фигура, - горгулья, горгона, гарпия, - с черными руками, уроненными поверх одеяла, сидела в постели мумия - с полуоткрытым провалившимся ртом, всклокоченными, словно сухая пакля, волосами, темно-желтая, мертвая, а круглые неподвижные глаза светились красным...

Дверь захлопнулась, и Роберт перевел дух, приходя в себя словно после короткого обморока. Вражеский бодигард бормотал что-то над ухом - он не слышал и не слушал его. Будь оно все проклято, думал он бессильно и беспорядочно. На кой, спрашивается, ляд все это, если все так кончается?.. Не хочу!.. Он словно в преисподнюю заглянул - окунулся в уголья, в серное инферно - и вынырнул, обожженный, весь залитый внезапным потом.

– Знаешь, я, с твоего позволения, все-таки пойду, - сказал Тенгиз.

Роберт посмотрел на него. Видимо, Тенгиз ничего не заметил. Видимо, со стороны все выглядело вполне обыкновенно, пристойно и достойно - никакого общего позеленения, помутнения взора и прочих признаков кратковременной психопатии.

– Мне не нравится, что машина стоит незапертая, - пояснил Тенгиз. Мало ли что.

– Да, конечно, - проговорил Роберт по возможности небрежно.
– Конечно, иди. Обойдусь.

– А если вдруг...
– сказал Тенгиз со значением, поглядев в сторону потенциального противника (тот уже снова листал журнал у телевизора).

– Само собой, - сказал Роберт.

– Ну, давай, - сказал Тенгиз и удалился, бесшумно ступая по ковровой дорожке.

Потом Роберт стоял у окна среди пальм и смотрел, как Тенгиз обихаживает автомобиль - протирает стекла, чистит номера, сбрасывает с крыши мелкую порошу... Облака бежали по небу неестественно быстро для декабря, устрашающе быстро, как это иногда показывают в кино, и Роберт вдруг придумал загадку: "Ног нет, а бегут быстро - что это такое?". Между прочим - вопрос, подумал он. Надо будет подарить сэнсею. Когда все это закончится. Закончится же все это - рано или поздно, так или эдак, не мытьем, так катаньем...