– "Тебе говорю: встань, - провозгласил инвалид пронзительно и ликующе, словно в трубу протрубил, - возьми постель твою и иди в дом твой!" Каждому да воздастся по вере его!

Никто опомниться не успел, и никто не успел даже удивиться, как колени женщины подломились, она закинула страшное лицо свое с помертвевшими вдруг глазами и повалилась на ковер - мягко и бесшумно, как умеют падать опытные эпилептики. Или алкоголики, утратившие наконец чувство равновесия.

* * *

– Может быть, все-таки закуришь?
– спросил Тенгиз осторожно.

– Нет. Воздержусь. Я думаю, он сейчас придет.

Роберт старался говорить по возможности спокойно. Перед глазами у него была Татьяна Олеговна - как она падает навзничь, закинув к потолку мертвое свое лицо... и бегущие к ней со всех сторон развевающиеся белые халаты... и тревожные какие-то звонки все еще дребезжали в ушах, и нечленораздельный гомон многих голосов, и визгливые невнятные приказы: "тара-ра-зепам, струйно!", и страшный голос страхагента-владельца: "Идиот косматый! Мозги в голову удавили? Кветин безгвамотный!.." И поверх всего этого - сухой непреклонный голос сэнсея: "Идите в машину. Я прошу вас - в машину!"... голос командора, а у самого ноги тряслись, старческие тощие ноги в узких брюках в полоску...

– Совсем плохо?
– спросил Тенгиз сочувственно.

– Да уж хорошего мало, - пробормотал Роберт.

– Если бы точно знать, что с человеком происходит после смерти, сказал глубокомысленно Тенгиз, - ни за что жить бы не стал.

– С человеком после смерти ничего не происходит. Все, что потом происходит, происходит уже с трупом.

– Потому вот и скрипим помаленьку, - сказал Тенгиз.

– Не философствуй. Не умеешь.

– И не собираюсь. Просто отвлекаю тебя от мрачных мыслей.

– Самым лучшим способом.

– Естественно. Как отвлечься от неприятных мыслей? Вспомнить, что смертен. И сразу все встает на свои места. Масштаб появляется, понимаешь?

– Понимаю. Только: "Когда я думаю, что пиво состоит из атомов, мне не хочется его пить..." Вон он, кажется, идет. Заводись.

– Давно. Печка же работает...

Роберт его не слушал. На обширное крыльцо вышел и сразу же зябко обхватил себя руками сэнсей, и он был не один. Страхагент-владелец вышел вместе с ним, и они остановились на самой верхней ступеньке, продолжая разговор. У обоих была неважная артикуляция, и поначалу Роберт сумел прочитать по губам только странную фразу владельца: "Во все тяжкие, что ли? Я тебе что обещал?". Тут он отвернулся, и Роберт перестал видеть его рот, а сэнсей сказал с возмущением: "А почему я должен вам верить? Что вы такого сделали, что я вам должен верить?". Владелец ответил что-то невидимое, повернулся в профиль, сделался похож на ворона, и тут Роберт вспомнил, как сэнсей называл его давеча: Лахесис. Он называл его Лахесис. "Она умирает, сказал сэнсей.
– Я вас тысячу раз просил: сделайте что-нибудь".
– "Ничего сделать нельзя. Она уже умерла. Смирись. Все, что можно сделать - вернуть ей разум. На несколько дней".
– "Хоть на час. Я попрощаться хочу".
– "Да не хочешь ты этого. Признайся...".
– "Вы просто кусок ржавого железа, - сказал сэнсей.
– Я вас ненавижу".
– "Принимаю. Это твое право. Ударь меня, если хочешь".
– "Это было бы противоестественно".
– "Ничего, не страшно. Все, что происходит - естественно..." Сэнсей ничего на это не ответил, и некоторое время они молчали, глядя друг на друга в упор, глаза в глаза. Сейчас сэнсей ему врежет по мордам, подумал Роберт с мстительным удовлетворением. И тут Тенгиз спросил шепотом:

– Кто это такое?
– У него даже лицо осунулось.

– Лахесис, - сказал Роберт, криво усмехнувшись.

– Кто?

– Лахесис. Мойра. Мужеска пола мойра. Клото - прядет нить судьбы; Лахесис - проводит человека через превратности; Атропос - нить перерезает.

Тенгиз все смотрел и смотрел неподвижными глазами.

– А ты не врешь?
– спросил он почти жалобно.

– Не знаю, - сказал Роберт честно.

– Врешь, блин. Мойры ведь - женщины, разве нет?

– Это в Древней Греции они были женщины. А у нас в России - мужчины. Как видишь.

– Страшное какое, - сказал Тенгиз.

– Все такие будем, - сказал Роберт.
– Подожди, не мешай.

Старики снова заговорили, и теперь стало совсем уж непонятно, о чем речь. "Вы напрасно меня испытываете, - говорил сэнсей.
– Я все равно не буду работать с вашей протеже".
– "Это почему же?" - "Сто раз объяснял вам: я не работаю с женским полом".
– "Обрати внимание: я бы мог сказать тебе то же самое. Слово в слово..." - "Вы просто кусок ржавого железа, - повторил сэнсей онемевшими губами.
– Я вас ненавижу".
– "Спасибо. Это, конечно, честь для меня. Но меня ненавидели люди и покруче...".

Красно-черное лицо его светилось самодовольством, а на лице сэнсея была не только ненависть, на лице еще был страх. ...Какого черта? Сэнсей никогда никого и ничего не боялся. Что еще за протеже? И вдруг он понял: "Злобная Девчонка". Вот о ком они сейчас говорят. Опять. В третий раз уже. "А поутру она вновь улыбалась перед окошком своим, как всегда. Ее рука над цветком изгибалась, и из лейки лилась вновь вода..." Этот чернолицый дьявол хочет запустить в мир "всеизлечающее зло", а сэнсей не хочет. Сэнсей боится. Просто боится, и все. А сволочь черномордая его шантажирует... Он смотрел, как старики раскланиваются - старомодно-вежливо, с достоинством, дьявольски прилично. Он увидел слова Лахесиса: "Я по-прежнему жду ответа". И слова сэнсея: "Я вам уже ответил. Не смейте меня мучить..." Или что-то в этом роде: губы у сэнсея снова сделались словно замерзшие, онемели. Он выскочил из машины, подхватил сэнсея еще на ступеньках, довел до машины, помог забраться на заднее сиденье. "Ничего, ничего, - приговаривал сэнсей невнятно.
– Все в порядке. Я могу... Вполне..." Роберт пристегнул его ремнем, сел рядом с Тенгизом, пристегнулся сам. "Поехали", - сказал он Тенгизу, и Тенгиз аккуратно и мягко развернул машину. (Лахесис все еще стоял у подъезда, страшное лицо его чернело на фоне снежных подушек, прилипших к стенам здания, он держал руку в лениво расслабленном приветствии, как товарищ Сталин на Мавзолее). ...Кому нужны эти ваши мировые проблемы, раздраженно думал Роберт, адресуясь к страхагенту-владельцу-Лахесису. Оставьте мир в покое и займитесь собственными персональными делами. И всем сразу же станет легче... Он понимал, что сэнсей ни за что не согласился бы с этим простым рассуждением. Сэнсею ведь тоже не давал покоя этот мир, слишком неудачно скроенный, чтобы в нем просто жить, не пытаясь переменить выкройку. Но сэнсею я верю. А Лахесису нет. ...Да провались ты пропадом, неприятный старик, подумал Роберт. Я вообще не верю тем, кто претендует проводить меня через превратности судьбы. Оставьте меня с моей судьбой наедине, и мы с ней как-нибудь да разберемся... В конце концов, я тоже согласен, чтобы мной управляли, но при условии, что я этого управления не замечаю... Он понимал, что хорохорится. Ни черта не годен был он разбираться один на один со своей судьбой. И никто из нас не годен, подумал он. Даже Тенгиз-психократор. Сэнсей как-то сказал с горечью (в ответ на какой-то дурацкий упрек): "А я сейчас все плохо делаю. Я даже сплю плохо". Это и про нас про всех тоже. И особенно плохо все мы распоряжаемся своею судьбой. Да мы ею вообще не распоряжаемся. Совсем. Дилетанты. Никакошенького профессионализма... Тут он отвлекся, потому что сэнсей вдруг заговорил, и голос у него был резкий и незнакомый:

– Когда у нас мальчик назначен?
– спросил он.

– Завтра, - сказал Роберт.
– В десять утра.

– Я помню, что в десять утра. А нельзя - сегодня? Сейчас?

– М-м, не знаю.

– Нет времени, Роберт. Времени - нет. Позвоните. Устройте. Соврите что-нибудь. Чтобы через пару часов. Лучше - через час. Мы будем через час дома, Тенгиз?

– Через два, - сказал Тенгиз коротко.

– Отлично. Пусть будет через два. Соврите, что-нибудь, если понадобится.

– Хорошо, - сказал Роберт и достал мобильник.
– Я попытаюсь.