Шрифт:
Еще дальше вглубь раскинулся пустырь, простиравшийся вплоть до сада императорского родственника Цяо.
Зная, что гостьи будут любоваться фонарями, Пинъэр расставила столы и ширмы во флигеле и украсила его множеством цветных фонариков.
После взаимных приветствий в приемной хозяйка пригласила женщин в большую гостиную, расположенную сзади, где угостила чаем, но об этом рассказывать подробно нет надобности.
К обеду в гостиной накрыли четыре столика. Пирующих услаждали пением и игрою на музыкальных инструментах две приглашенные певицы – Дун Цзяоэр и Хань Цзиньчуань. После пятого тоста и третьей смены блюд Пинъэр пригласила всех подняться в терем и полюбоваться фонарным карнавалом. Там тоже был накрыт стол. Из-под стрехи спускался занавес из пятнистого бамбука, кругом висели разноцветные фонарики.
На Юэнян были соболья накидка, ярко-красная, отделанная цветами кофта и изумрудная атласная юбка, остальные были в белых шелковых кофтах и голубых атласных юбках. Они нарядились в расшитые золотом безрукавки разного цвета: Цзяоэр – в коричневую, Юйлоу – зеленую, а Цзиньлянь – красную. Их прически украшали жемчуга, цветы из перьев зимородка, шпильки-фениксы и множество разноцветных подвесок-фонариков. Облокотившись на подоконник, они устремили взоры вниз.
Народу собралось видимо-невидимо, и царило необыкновенное оживление. Прямо на улице стояли десятки увешанных горящими фонарями арок. У каждого дома шла бойкая торговля. Алые кофты смешались с зелеными халатами – яркими нарядами блистали гуляющие мужчины и женщины. Раздавался грохот повозок и экипажей. Горой до самого неба высилась украшенная фонарями и потешными огнями громадная пирамида. Красиво было на празднике фонарей!
Только поглядите:
Двое драконов, камень обвивая, ведут игру в воде. Журавль одинокий, зарею освещенный, парит высоко в облаках. Вот фонарь – золотая лилия, а это – яшмовый терем – как россыпь жемчуга сверкает. Фонари кувшинка и лотос – целая группа расшитой парчи. Фонарь-гортензия блистает белизной, фонарь-снежинка искрится и парит. Фонарь-сюцай. [264] кланяться не перестает – помнит заповедь Конфуция и Мэн-цзы [265] Фонарь-жена – покорности и кротости пример – как Мэн Цзян. [266] верна и непорочна. Фонарь-монах буддийский изображает Юэмина, прильнувшего к Люцуй [267] Фонарь-загробный судья – сидит Чжун Куй. [268] рядом с сестрицей. Злых духов заклиная, машет опахалом перовым фонарь-шаманка. Фонарь Лю Хай [269] – за спиною желтая жаба величайшую ценность шутя играючи глотает. Фонарь-верблюд и лев зеленый [270] – редчайшие диковинки один везет, другой оскалил пасть, ревет. Шалит, кривляется фонарь-мартышка, а белый слон несет сокровище [271] ценою в десяток городов. Фонарь-краб в чистых водах клешнями шевелит, а сом усатый спокойно заглатывает ряску, разевая громадную пасть. Ночные бабочки – одна другой пестрее. Серебристая ива красуется, переливаясь. Плывут шары, парами вьются расшитые ленты. Гуськом тянутся роскошные знамена, экипажи. Пляшут рыбки и драконы. Семеро истинносущных [272] и пятеро старцев [273] подносят сокровенное писанье. Везут дань ко дворцу инородцы и Юга, и Востока. Рядами идут, оглушая толпу, барабанщики сельских общин. Коробейники со всех концов стекаются сюда. Свое уменье, ловкость показать сошлись затейники и скоморохи. Кружат там и тут передвижные фонари. Вверх-вниз снуют висячие фонарики. На перламутровой ширме раскинулись Пэнлайские сады [274] На восток полюбуйтесь – рябит в глазах от золота и небесной сини резных по лаку инкрустированных лож. На запад обратите взор – фонарь-подвески и фонарь-узор переливаются словно цветастая парча. На севере – предметы старины, безделки. На юге – курильницы, вазы, картины. Вот баричи глазеют через барьер – там игра в мяч в самом разгаре. Вон в тереме высоком блистают пышностью нарядов важные дамы из знатных домов. Не счесть гадателей – их как звезд мириады. Скопились громадные толпы вокруг их палаток – всяк хочет судьбу разузнать. Ждет каждого, конечно – рассвет и увяданье. А там, на возвышеньи, отбивая такт, поют романсы, арии актеры. Тут, ударяя в бубенцы, монах бродячий ведет рассказ о Сюаньцзане. [275] А сколько сбыто новогодних пирожков, сладостей! Торгуют бойко весны красою – буйно цветущей сливой мэй. Все ветками ее украсили себя. Колышет ветер шпильки и подвески. В прическах, как солнце, золото горит. Парчовые шатры Ши Чуна. [276] красуются на ширмах. Жемчуг занавесок с цветами сливы и луной поспорит яркой белизною. Не описать всей прелести горы фонарной! Такое торжество сулит год сытый и веселый [277]
264
Сюцай (прекрасный, или цветущий талант) – низшая ученая степень.
265
Мэн-цзы (327–289 гг. до н. э.) – знаменитый философ, последователь наиболее авторитетного мудреца древности Конфуция (551–479 гг. до н. э.). Оба они – основатели ортодоксального конфуцианства.
266
Мэн Цзян – Старшая Цзян, т. е. старшая дочь из правившнго в царстве Ци рода Цзян, – поэтический образ знатной женщины и прекрасной девушки, ведущий свое происхождение из «Канона стихов» («В тутах» – I, IV, 4; «Дева вместе со мной в колеснице» – I, VII, 9).
Под этим же именем может подразумеваться Мэн Цзян-нюй (Старшая дева Цзян) – героиня популярной легенды, сформировавшейся в эпоху Тан (618–906), но имеющей более древние корни, восходящие к отраженной в «Записках о благопристойности» («Ли цзи», гл. 2/4 «Тань гун», ч. 2) и «Мэн-цзы» (VI Б, 6) истории 553/552 г. до н. э. о верной до чудотворного самопожертвования вдове Ци Ляна, военачальника того же царства Ци. Хотя впервые прямое обозначение вдовы Ци Ляна именем Мэн Цзян-нюй зафиксировано в фольклорных текстах Дуньхуана (VI–XI вв.), время возникновения этой истории близко к эпохе создание того раздела «Канона стихов», в котором фигурирует Мэн Цзян («Нравы царств» – «Го фэн», VIII–VII вв. до н. э.), поэтому не исключено что в данном случае имеет место не контаминация, деривация и трансформация одного и того же образа. Так или иначе, в средневековой (начиная с Тан) фольклорной традиции Мэн Цзян-нюй сразу после свадьбы (а по некоторым вариантам ее жениха даже до свадьбы) угнали на строительство Великой китайской стены. Мэн Цзяннюй долго ждала его, а потом сшила теплую зимнюю одежду и отправилась в длинный и опасный путь на поиски мужа. Придя к месту строительства, она узнала, что муж погиб и останки его замурованы в стене. Мэн Цзяннюй принялась горько плакать и слезами своими подточила стену. Узнав об этом, жестокий император Цинь Шихуанди велел схватить женщину и доставить ее в столицу. Прельщенный ее красотой, государь предложил ей стать его женой, но Мэн Цзяннюй, храня верность погибшему супругу, предпочла смерть: она бросилась в море и утонула.
267
История буддийского монаха Юэмина и спасенной им певички Люцуй была очень популярна. Существуют драмы и повести на эту тему.
268
Чжун Куй – ученый муж, ставший устрашающего вида загробным судьей, он же покровитель провалившихся на экзаменах.
269
Лю Хай – бог монет и помощник бога богатства Цай-шэня. Как писал академик В.М. Алексеев, Лю Хая обычно изображали на народных лубках в виде «смеющегося юноши с распущенными и растрепанными волосами, с открытыми вислыми грудями и животом, одетого у чресел в лиственный покров и босого. Он высоко вздымает ногу как бы для сильного и резкого движения, описывает вокруг головы дугу, держа в руках шнур, на котором нацеплены одна за другой медные деньги – чохи. За последнюю из этих монет на конце шнура держится, кусая ее, трехлапая жаба». Следует пояснить, что жаба (по-китайски «чань») ассоциируется со словом «цянь» (в диалектах также «чань») – «деньги». Изображение Лю Хая с жабой имели благопожелательный смысл – дарование несметного богатства.
270
Зеленый лев – символ мусульманства. Китайские мусульмане часто изображали его, например, на вышивках, играющим с расшитым мячом.
271
Белый слон – символ буддизма; здесь, однако, и символ мусульманства —зеленый лев, и символ буддизма – белый слон, «приспособлены» для одной и той же цели – приношения в дар сокровищ, богатства; эта идея пронизывала все виды народного прикладного искусства в старом Китае.
272
Семь праведников – семь учеников даосского учителя Ван Чжунчжяна (1112–1170 гг.), основателя школы «Совершенно-истинного Пути» (цюань-чжэнь-дао). К ним причислены: Праведный киноварного ян – Ма Юй; Праведный долгой истины – Тань Чудуань; Праведный долголетия – Лю Чусюань; Праведный долгой весны – Цю Чуцзи; Праведный нефритового ян – Ван Чуи; Праведный из Гуаннина – Хао Датун и Тихий бездельник Сунь Буэр. Их жизнеописания приведены в «Сокровищнице Дао» («Дао-цзан»), в трактате «Летопись Семи праведников» («Ци-чжэнь нянь-пу»).
273
Речь идет о пяти патриархах, духах пяти стихий: духе металла (богине Сиванму), духе дерева (Му-гуне), духе воды (Шуйцзинцзы), духе огня (Чицзинцзы), и духе земли – Желтом старце (Хуан-лао). Эти духи, якобы, были среди первых существ, появившихся на земле. Под сокровенными книгами здесь подразумеваются сочинения по алхимии, столь популярные у даосов.
274
Пэнлайские сады – Пэнлай – остров и гора – по легендам одно из знаменитых мест обетования бессмертных, который находился в Восточном море. Согласно преданиям, здесь в горах разбросаны золотые и нефритовые камешки, которые служат едой небожителей. В водоемах здесь вода ледяная и клокочущая. Тот, кто ее выпьет, сможет прожить тысячу лет.
275
Сюаньцзан (VII в.) – буддийский монах, совершивший паломничество в Индию за священной буддийской литературой, которую потом в большом количестве перевел на китайский язык, – герой легенд, драм и романа У Чэнъэня (XVI в.) «Путешествие на запад».
276
См. примеч. к гл. X.
277
Многие из упомянутых здесь легендарных, сказочных и других персонажей, а также птицы и звери, как и связанные с ними атрибуты, широко известны в народе по повериям и легендам, а также лубочным картинкам.
Юэнян поглядела немного на праздничную сутолоку и вместе с Цзяоэр села за стол. Но Цзиньлянь, Юйлоу и певички, облокотившись на подоконник, продолжали смотреть вниз. Цзиньлянь засучила белые шелковые рукава, из-под которых показывались ее тонкие, как перо молодого лука, пальчики с шестью золотыми, в виде семечек, перстнями, и наполовину высунулась на улицу, выставляя напоказ свою раззолоченную безрукавку. Она грызла тыквенные семечки и плевалась шелухой прямо на прохожих, не переставая хихикать и подсмеиваться вместе с Юйлоу.
– Поди-ка погляди, сестрица, – обращалась она к Юэнян, тыкая пальцем, – вон у того дома под стрехой как красиво колышутся два фонаря-астры! – Немного погодя Цзиньлянь позвала Цзяоэр: – Глянь-ка напротив! Видишь, у ворот подставка, а на ней как интересно развешаны фонари: впереди большая рыба, а за ней рыбешки, черепашки и крабы. – Еще через некоторое время она кликнула Юйлоу: – Смотри-смотри! Фонарь-старуха и фонарь-старик.
Тут налетел ветер и порвал снизу фонарь-старуху. Цзиньлянь, не удержавшись, так громко рассмеялась, что привлекла внимание прохожих.
Они подняли головы, сгрудились – не пройдешь, не пробьешься – настоящая давка. В шумной толпе нашлись гуляки-лоботрясы, которые, указывая на Цзиньлянь, начали гадать.
– Наверняка, из богатого дома, – заметил один.
– Должно быть, наложница какого-нибудь родовитого вельможи на карнавал пожаловала, – поддакнул другой. – Вырядилась как придворная дама.
– Да это публичная девка, не видите, что ли? Петь пригласили.
– Не угадали вы! А я знаю, кто она, – заявил протиснувшийся вперед. – Говорите, певица? Тогда кто же остальные? Сейчас все объясню. Те двое не из простых – жены Владыки ада, наложницы Полководца пяти путей – того самого, кто лавку лекарственных трав против управы держит, чиновников ссужает, – его милости Симэня жены. Так что не очень расходитесь! Наверно со старшей женой пришли на фонари любоваться. Ту, в зеленой безрукавке, не знаю, а в красной, с цветами в волосах, ну точь-в-точь жена торговца лепешками У Старшего. Когда тот застал ее с Симэнем в чайной у старухи Ван, Симэнь убил его пинком в живот, а ее себе в жены взял. Вернулся потом из столицы деверь ее У Сун, на него в суд подал, да по ошибке Доносчика Ли порешил. Тут-то его Симэнь и упек на каторгу. Года два не видать было, а нынче вон как похорошела!
– Разойдись! – закричал еще один говорун. – Ну, чего пристали!
Юэнян заметила внизу большую толпу и велела Цзиньлянь с Цзяоэр сесть за стол да послушать романсы, которые по случаю праздника фонарей исполняли певицы. Немного погодя Юэнян встала из-за стола.
– Я больше чарки не в силах выпить. Мы с Цзяоэр откланяемся первыми, а вы, – Юэнян обратилась к Цзиньлянь и Юйлоу, – останьтесь, уважьте госпожу Хуа. Муж ушел, и я беспокоюсь. Дома одни служанки.
Пинъэр никак не хотела отпускать Юэнян.
– Сударыня, дорогая! – упрашивала она. – Наверное, я чем-нибудь не угодила. В такой праздник вы даже не дотронулись до еды, уходите раньше, чем зажигают свет. Если и отлучился господин Симэнь, вам беспокоиться нечего – служанки остались. Вот взойдет луна, и я провожу вас.
– Нет, сударыня, – говорила Юэнян, – я ведь не могу много пить. Пусть сестрицы вместо меня с вами побудут.
– Вы не можете, но госпожа Вторая тоже ни чарки не осушила, – настаивала Пинъэр. – Где ж это видано! Я у вас чарку за чаркой пила, не отказываясь. Вы мне не прощали, а когда снизошли в мое унылое жилище, где я не могу угостить вас ничем особенным, вы не желаете меня уважить.