– Нет, мне нужно работать, – смущается Джош.

Может, ему и правда нужно работать. Они прощаются с мамой, а я провожаю его до двери.

– Думаю, сегодня не мой вечер, – тихо замечаю я.

– Пообщаемся в другой раз.

Джош нежно целует меня в щеку и идет к лестнице. Не помню, чтобы Джош когда-либо целовал меня в щеку. Даже когда я была простужена, с температурой, с гадким кашлем в течение двух недель. Даже тогда.

Замираю перед закрытой дверью, щека горит.

«Поцелуй в щеку», – повторяю я снова и снова, но даже после множества повторений этот факт не становится более реальным.

Возвращаюсь в кухню и застаю там печальную маму, погруженную в размышления.

– Я помогу тебе найти вазу. – Она наклоняется, обшаривает нижние полки кухонных шкафов, воздерживаясь от замечаний по поводу беспорядка и пыли.

Прохожу к холодильнику и прижимаю руку ко все еще горящей щеке. Котенок смотрит на меня с открытки, отчаянно пытаясь дотянуться до вожделенных спагетти. Он не в силах ничего испортить.

– Тридцать один – это фигня, – говорит Мария, которая на полтора года старше меня.

Противно признавать, но перед своим тридцатилетием я пережила кризис, о котором пишут женские журналы. До тех пор я была уверена, что такое происходит только с людьми, поглощенными собственными проблемами и вечно говорящими по телефону. Но нет, проклятые вопросы настигли и меня. Неужели я всю жизнь проживу в своей маленькой квартирке? В одиночестве? Может, мне нужно больше зарабатывать? Или завести больше друзей? Или меньше друзей? Куплю ли когда-нибудь спальный гарнитур, и вообще будет ли у меня отдельная спальня? Все эти вопросы навалились на меня, доводя почти до тошноты на работе, выбивая из равновесия по дороге домой. Я брела, натыкаясь на газетные киоски, урны, пожарные гидранты. Мелкие синяки покрывали мои ноги сверху донизу. Но затем мне исполнилось, наконец, тридцать, и сомнения чудесным образом испарились. Я отпраздновала, купив новое стеганое одеяло. Синяки прошли сами собой.

Мой день рождения падает на начало года, так что в этом есть некий эффект обновления. Но цифра тридцать один не произвела на меня особого впечатления, совпав с первым настоящим снегопадом. Все в издательстве пришли в доброе расположение духа. Мы так тихо стояли у окон, словно это был первый снег в нашей жизни, как будто нам нет никакого дела до потоков темной воды и грязных проплешин, которые через несколько дней придут на смену сверкающему великолепию сегодняшнего дня. Словно нам вообще ни до чего нет дела. Первый снег – все равно что обнаружить под подушкой сюрприз.

Одна из фишек нашего издательства состоит в том, что в день рождения вам предоставляют оплачиваемый выходной. Это недавняя политика. Прежде люди под разными предлогами все равно отлынивали от работы, придумывая разнообразные болезни и недомогания. Пару лет назад я работала в свой день рождения, поскольку не успевала с книгой, и помню, как Моник пришла ко мне с вопросом: «У тебя день рождения – ты хорошо себя чувствуешь?» Но с тех пор все изменилось.

Накануне моего дня рождения все редакторы собрались вокруг моего рабочего места, дабы спеть «С днем рождения тебя» в наихудшей из доступных им интерпретаций. Если они потренируются, то станут поистине омерзительны. Это показатель того, как искренне вас поздравляют, как скверно поют для вас, так что я действительно тронута. Нина торжественно водружает на мой стол именинный пирог – узнаю изделие ближайшей забегаловки, с липкой на вид шоколадной глазурью, украшенной странными голубыми крупинками, что придает торту вид аппетитный и вместе с тем несколько болезненный. Под давлением общественности задуваю свечи на торте, которые едва не закапали мое «Брюшко». Карл, один из редакторов, приносит кухонный нож.

– Итак, разрежем это на двадцать четыре части, по кусочку для каждого, – предлагает Карл, неумолимо приближаясь с ножом к кондитерскому шедевру.

Моник перехватывает его на полпути.

– Детям не стоит играть с режущими предметами. – С этими словами она отбирает у него нож. – Ступай к себе.

После здравицы коллеги разбредаются по своим «кубикам», многие тут же надевают наушники. Любуюсь открыткой, сделанной для меня ребятами из художественного отдела. Это очаровательный коллаж из иллюстраций всех книг, над которыми я сейчас работаю: забавные рисунки – киты, кишки, опухоли и несколько расплывчатых пятен. Наверное, родинки.

Моник заглядывает через плечо.

– Фотографий нет. – Она разочарована. Предлагаю ей кусочек пирога. – Я не ем пироги.

Она выходит на минутку, затем возвращается с подарком – табуреткой в черно-белых пятнах, типичная окраска коровы. Ножки заканчиваются коровьими копытцами. Внизу замечаю крупное розовое вымя. Табуретка пошлая и вместе с тем чертовски милая.

– Мне нравится, – говорю я. – Но тебе не стоило беспокоиться.

– Только не проси меня присесть на нее, – бросает Моник на прощание.

Возвращаюсь к своей открытке и принимаюсь за чтение шуточек, состряпанных коллегами. Часть их вполне пристойны и банальны, другие же очень личные и забавные. Слышу стук в перегородку прямо передо мной, потом еще раз. Стучу в ответ. Над перегородкой появляется огромный желтый бумажный подсолнух. Такой цвет заставляет вспомнить о счастливом детстве, даже если ваше было совершенно иным. Подобные цветы можно купить в любом супермаркете, но мне отчего-то кажется, что Том сделал его сам. На листочке написано поздравление.