Испанский Парнас, двуглавая гора, обитель девяти кастильских муз
вернуться

де Кеведо-и-Вильегас Франсиско
Шрифт:

Перевод М. Квятковской

ВЛЮБЛЕННОМУ ПОКОЯ НЕТ

Для саламандр огонь — приют всегда, Для птицы — воздух, а для рыб — вода. Земля покой дарует человеку, Творенье увенчавшему от века. Лишь я, рожденный для жестоких мук, Несу во все стихии свой недуг: Глаза всегда полны водой соленой, Уста шлют непрестанно в воздух стоны, Стопами землю мерю день за днем, Объяты сердце и душа огнем.

Перевод В. Багно

СОЛОВЬЮ

Пернатый свист, румянящий восток, Солист крылатый, трель паренья, Живая гамма оперенья И дисканта кастальский ток. Поведай нам, порхающий цветок, Всевидящей гармонии зеница, Прочерченная по небу граница, Где с трепетным прекрасное слилось, Ну как в одной пичуге удалось Такому контрапункту угнездиться?

Перевод Д. Шнеерсона

РУЧЕЙ

Как по камням вприпрыжку Ты мчишься, клокоча, И солнцу на алтарь несешь ледышку Счастливый дар священного ключа! О, как, пригретый царственным светилом, Гордишься ты своим студеным пылом И, приобщась к весенней кутерьме, Бросаешь вызов дряхнущей зиме! Уйми-ка лучше свой порыв хвастливый, Не то, когда на следующий год, Уже озлившись, вновь зима придет, Припомнятся тебе твои порывы. Раскованность, увы, толкает в плен, В природе все во власти перемен, И, волею небес, метаморфозы Вершит, кочуя, каждая пора: Морозом остужается жара, Жарой испепеляются морозы. И пусть весна приходит растворить Хрусталь твоей темницы, Как ей угомониться И лету не доверить эту прыть! Боюсь, твоя свобода — лишь насмешка: К чему такая спешка, Ведь, воспарив, твой испарится ток; И на весну тебе роптать бы надо. А что зима?! Радушная прохлада, Чтоб, наскакавшись, ты остынуть мог.

Перевод Д. Шнеерсона

ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ

Что вам, часы докучные, считать Назначено в несчастной жизни этой, Когда вы — ей под стать Своим путем идете, верной метой Вновь избирая утро всякий раз, Едва протиснув сутки в узкий лаз? Мои напасти явно вам не впору, Ведь вы же просто колбочка с песком, Привыкшим к равнодушному простору? На берегу морском. Пускай меня минует ваше бремя Размеренное время, Я не хотел бы свой последний час Выведывать у вас, Да я и власти вашей не приемлю; Не отравляйте мне остатка дней, Натешитесь вы кротостью моей, Когда сойду я в землю. Но если от меня Нельзя вам отступиться, Не сетуйте, что нет конца работе, Вы скоро отдохнете, Недаром же кипит вокруг меня Злорадная возня, А жар любви, сжигая по крупице Рассудок мой, на пытки не скупится, И в жилах меньше крови, чем огня! Но ведь, помимо понуканья смерти, Еще один подвох Таится в этом пыле: Казалось, не застать меня врасплох, А я уже одной ногой в могиле. И тут меня сравненье повело По грани упования и страха: Когда умру — я стану горсткой праха, Пока живу — я хрупкое стекло.

Перевод Д. Шнеерсона

ЧАСЫ С БОЕМ

Вот он — живой металл, В котором жизни тайную пружину Лишь мастер искушенный угадал И воплотил в машину, Чей хитроумный ход Нам ежечасно голос подает И, вверясь провиденью, Стремится стрелкой указать ответ (Пренебрегая тенью!): Как движется по кругу жаркий свет И как по тропке этой Часы летят беспечной эстафетой, Покуда роли солнца и луны Колесикам простым отведены. Однако эта дивная машина Еще и поучительный пример Бессилья полумер, И сколько ни впивай чудные трели, Чтоб разузнать, который час настал, Сокрытый в этом голосе металл Не достигает цели. Ты, для кого часов точнейших бой Лишь повод разразиться похвальбой, Рассудок преклони К тому, о чем тебе твердят они! Час прожитый оплачь, — не наверстаешь Минут его, и невелик запас; Пойми, что ты в один и тот же час Растешь и в смерть врастаешь. Но восхвалять часы едва ли стоит, Не то, пожалуй, будь они в чести, Гербов таких бы нам не завести. Часы и впрямь, как ты за них ни ратуй, Изящный соглядатай, Посланец тьмы, бессонный пилигрим. О как вы схожи с ним, Когда, чтобы шагать со светом в ногу, Светилу вы диктуете дорогу, Всей вашей мощи дерзостный порыв На волоске тончайшем утвердив, А он, уж такова его природа, Все тоньше и дряхлее год от года. И все ж не сторонись Тревожных откровений циферблата, В них тайну каждодневного заката Нам поверяет жизнь: Всю вереницу суток, солнц, орбит Считает смерть, а время лишь растит.

Перевод Д. Шнеерсона

СОЛНЕЧНЫЕ ЧАСЫ

Ты видишь, Флор, как, хитрой геометрии Цифирную премудрость подчиня, Мы вычисляем продвиженье дня! А ты подумал, как могло случиться, Что удалось незыблемой черте И солнца легкокрылой красоте В одну полоску слиться? Ты благодарен, тут сомнений нет, За то, что можно каждый шаг на свете Припомнить, оглядев полоски эти. Но разве только свет Всечасной жизни видишь ты, а след Всечасной смерти не подмечен зреньем? Не грех ли раздвоеньем Коверкать бытие? Как верхоглядство пагубно твое! Зови-ка лучше разум на подмогу, За косную привычку не держись, И, в солнечной узнав свою дорогу, Ты смерть откроешь, вписанную в жизнь. Ведь раз ты только тень на этом свете, Как сказано в Завете, То с тенью света солнечного схож, От цифры к цифре так же ты бредешь, Покуда не настанет обретенье Последней цифры и последней тени.

Перевод Д. Шнеерсона

К ПОРТРЕТУ, НА КОТОРОМ ЛИЦУ НЕКОЕЙ ДАМЫ СОПУТСТВУЕТ ИЗОБРАЖЕНИЕ СМЕРТИ

Чем ты отличен от кривых зеркал, Коль вот она — незримая граница, Где взор, едва от жизни отстранится, Встречает смерти мстительный оскал. Кто эту тень зловещую соткал Из блеска розовеющей денницы, Пока, в зеркальной заключив темнице, Ты на затменье солнце обрекал? И если я, решаясь на измену, По-дружески смотрю на оба лика, Мне боль твердит, что в этом правды нет. А если жизни я поддамся плену, Как ни пленяйся — налицо улика, На этот свет бросающая свет.

Перевод Д. Шнеерсона

СОНЕТ, В КОТОРОМ ГОВОРИТСЯ, ЧТО ВСЕ ВОКРУГ НАПОМИНАЕТ О СМЕРТИ

Я видел стены родины моей: Когда-то неприступные твердыни, Они обрушились и пали ныне, Устав от смены быстротечных дней. Я видел в поле: солнце пьет ручей, Освобожденный им от зимней стыни, Меж тем как стадо среди гор, в теснине, Напрасно ищет солнечных лучей. В свой дом вошел я: тенью обветшалой Минувшего мое жилище стало; И шпага, отслужив, сдалась в войне Со старостью; и посох мой погнулся; И все, чего бы взгляд мой ни коснулся, О смерти властно говорило мне.