– Виктор Михайлович, как вы прокомментируете результаты голосования, растерявшись от неожиданной встречи, спросил Рубашкин, и тут же вспомнил, что Котов не был депутатом. "Ладно, запишу, может пригодится", - подумал он.

– Это не Съезд советских депутатов! Это... это жидо-массонский каганат. Не хватило всего двухсот голосов. Даже оголтелые демократы голосовали "За"! Но народ еще скажет свое веское слово, наш народ не тетеря, чтобы кормить его с демократической ложечки, - узнав Рубашкина, Котов запнулся.
– А вы что тут делаете, вы как сюда попали?

– Я собственный парламентский корреспондент газеты "Вечерний Ленинград", а вы кто и как сюда попали?
– с наслаждением выкрикнул в ответ Рубашкин.

– Я знаю, чей вы корреспондент. По таким членам-корреспондентам сто первый километр* плачет. Приеду и позвоню в Обком, товарищи о вас позаботятся. На пушечный выстрел к советской печати не подойдете!
– ответил Котов и, повернувшись, шагнул на идущий вниз эскалатор.

– Давно пора призвать вас к порядку, Рубашкин! И призовем, мало не покажется. Ждите!
– продолжал кричать Котов, уже стоя на ступенях.

В пресс-центре была толчея и сутолока, но, прождав в очереди минут двадцать, Рубашкин добрался до телефона. У Кокосова было занято, и Петр заволновался, что не успеет, но в конце концов он дозвонился.

– Диктуй, я записываю!
– закричал Кокосов, узнав Петра по голосу. Через несколько фраз он возмутился: "Я не машинистка и не магнитофон, короче, Петя, короче надо! Давай своими словами, но самую суть".

– Но Собчак считает все очень важным. Я не могу выхватывать что-то одно - растеряно возразил, Рубашкин.

– Не можешь, не берись!
– крикнул Кокосов, но, видимо, пожалев Рубашкина объяснил: "Большой материал все равно не успеем. Читай подряд, я с голоса строчек двадцать накарябаю".

Его уже торопили, и, огорченно вздохнув, Рубашкин быстро прочитал то, что сказал Собчак.

– Повтори результаты голосования, - велел Кокосов и, записав, спросил: Большинство проголосовало положительно, почему же не приняли? Непонятно!

– Для принятия поправок в Конституцию нужен кворум в две трети голосов, а проголосовало "за" меньше, - объяснил Рубашкин.

– Сколько не хватило до кворума?
– переспросил Кокосов.

– Около двухсот голосов!

– Точнее можешь?

– Точнее не знаю, посмотри в тассовке, - ответил Рубашкин.

– Тассовки еще нет, и ждать некогда - номер через полчаса сдаем. Ладно, и так сойдет, - решил Кокосов.
– А ты, Петя, все-таки молодец. Не зря я тебя взял. Будешь работать - толк выйдет. Отработай завтра и домой, за гонораром. Не забудь - с тебя причитается.

Поздно вечером оставшиеся разделы закона о президентстве были приняты, но Рубашкин уже почти не соображал от усталости. Переговорив с двумя десятками депутатов и исписав два блокнота, он решил в тот же вечер ехать обратно, чтобы успеть написать большой материал. Понимая, что у него нет шансов, Ельцин заранее заявил, что снимет свою кандидатуру. Все - и правые, и левые - уже знали: первым президентом СССР станет Горбачев.

– При всем богатстве выбора - другой альтернативы нет, - с мрачным лицом пошутил Юрий Карякин.

4.7 ЕСТЬ ТРИ ЭПОХИ У ВОСПОМИНАНИЙ

В Архангельске еще была зима, и вдоль укатанной грузовиками дороги на Северодвинск громоздились высокие насыпи слежавшегося снега; порой казалось, что машина едет в белом туннеле.

– Иногда я думаю, что наши отношения - это сплошное и непрерывное движение, - будто в полусне говорила Лариса, прижимаясь щекой к его плечу, и он чувствовал теплоту ее дыхания.
– Ты не спрашиваешь, почему я сказала "отношения"? Я стесняюсь сказать то, что хочу. А на самом деле настоящая любовь - это всегда движение. Или скорее - полет. Не зря же любовь и счастье сравнивают с птицей. Если птица остановится, то сразу упадет.

– Ракеты тоже не могут остановиться, они летят, пока не упадут, глядя в окно, сказал Горлов.
– И самолеты.

– Поэтому люди всегда мечтали летать. Помнишь сказку про Икара?

– Это не сказка, это миф.

– Конечно, миф! Мифы надежней сказок, в них легче поверить, согласилась она.
– И еще я слышала, что когда летишь на воздушном шаре, ничего не слышно, вокруг абсолютная тишина...

– А ветер? Должен шуметь ветер.

– Ветер не шумит, шумят волны, деревья или травы, а в пустыне от ветра скрипит песок, я сама слышала, этот звук какой-то скрежещущий, словно железом по наждачной бумаге, только тише и в другой тональности.

– А если вокруг нет деревьев, травы и песка, совсем ничего нет?

– Тогда ветер завихряется в ушной раковине, и слышен гул, как в морской раковине.

– А на воздушном шаре ветер в ушах не завихряется?
– засмеялся Горлов.

– Не знаю, почему, но наверху ничего не слышно. Там, в небе совершенная тишина, как в безвоздушном пространстве, и я очень хочу тебя поцеловать, - сказала Лариса.

Немолодой шофер во флотском бушлате довез их до городской гостиницы и, дождавшись, пока их зарегистрируют, сразу уехал. Их поселили в полулюксе, дежурная почему-то не спросила у Ларисы паспорт, только равнодушно посмотрела вслед. Номер был таким же, как в других провинциальных гостиницах, где бывал Горлов: выцветшая серо-зеленая или коричневая краска, в лучшем случае - шершавые на ощупь обои, - потемневшие трещины на потолке и ржавые потеки, навек въевшиеся в раковину умывальника. Номера отличались только картинками на стенах, в зависимости от даровитости местных отделений Союза художников. В гостинице "Северодвинская" изобразительное искусство было развито до приемлемого уровня: на стене, напротив кроватей висела почти новая литография со старинным парусником над которым развевался несоразмерно большой Андреевский флаг.