Милютин и Победоносцев столкнулись взорами, эта бессловесная дуэль длилась полминуты. Не отводя от обер-прокурора Священного Синода глаз, военный министр убежденно проговорил:

– Только в самое последнее время общество ожило. Всем стало легче дышать. Действия правительства стали напоминать первые, лучшие годы минувшего царствования. Перед самой кончиной императора Александра Николаевича возникли предложения, рассматриваемые нами теперь. Слух о них проник в общество, и все благомыслящие люди им от души сочувствуют. Весть о новых мерах просочилась и за границу…

Александр III резко повернулся вправо, перебив старого генерала:

– Да, но император Вильгельм, до которого дошел слух, будто бы батюшка хочет дать России конституцию, умолял его в собственноручном письме не делать этого. На случай же, ежели бы дело зашло так далеко, что нельзя отступить и обойтись вовсе без народного представительства, император германский советовал устроить его как можно скромнее, дав представительству поменьше влияния и сохранив власть за правительством.

– Ваше величество! – воскликнул Милютин. – Не о конституции идет у нас теперь речь. Нет ее и тени. Предлагается только устроить то, что было и прежде. Когда рассматривались проекты крестьянских положений и других важнейших законов, всякий раз, с соизволения покойного государя, приглашаемы были для их предварительного обсуждения люди практические, которые знают жизнь не с канцелярской или бюрократической точки зрения. Теперь предстоят важные законодательные труды. Естественно, что для успеха дела необходимо рассмотреть их всесторонне. Поэтому, ваше величество, я позволю себе горячо поддержать предложение графа Лорис-Меликова.

Государь глядел на Милютина непонимающими глазами и, когда слова попросил Маков, снова оживился, но ненадолго. Слишком уж перебрал Лев Саввич по части верноподданничества или, лучше сказать, угодливости.

– Ваше величество! – страстно говорил Маков. – Сколько я мог понять из записки, прочитанной министром внутренних дел, основная его мысль – ограничение самодержавия. Доложу откровенно, что я с моей стороны, всеми силами души и моего разумения решительно отвергаю эту мысль. Осуществление ее привело бы Россию к погибели. Таков мой взгляд на этот вопрос вообще. Но кроме того, по долгу совести я считаю себя обязанным высказать, что не в такие минуты, как те, которые, к несчастью, переживаем мы, возможно заниматься проектами об ослаблении власти и об изменении формы правления, благодетельной для отечества.

– Каков лакей!.. – процедил сквозь зубы Абаза сидевшему рядом Набокову.

– Ах, ваше величество! – придал голосу особую проникновенность Маков. – В смутное нынешнее время, по глубокому убеждению моему, нужно думать только о том, чтобы укрепить власть и искоренить крамолу! Воля вашего императорского величества, без сомнения, священна для каждого…

Здесь государь слегка поморщился и повел шеей, словно воротник был ему слишком тесен.

– И если вам, ваше величество, – Маков воздел руки, – благоугодно будет утвердить одобренные в Бозе почивающим императором предложения графа Лорис-Меликова, то все мы должны преклониться и все возражения наши должны смолкнуть…

Александр Аггеевич Абаза, в продолжение всей речи Макова нетерпеливо ерзавший в кресле, попросил разрешения высказаться и, несколько волнуясь, стал опровергать его возражения против ожидаемых реформ:

– Я позволю себе остановиться прежде всего на указании господина министра о невозможности принять предлагаемую меру в нынешние смутные времена. Я бы понял это возражение, если бы смута исходила из народа. Но мы видим совершенно противное. Смута производится горстью негодяев, не имеющих ничего общего с народом, исполненным любви и преданности своему государю. Против шайки злодеев, ненавидимых всем населением империи, необходимо принять самые решительные и строгие меры. Но для борьбы с ними нужны не недоверие к обществу и всему народу, не гнет населения, а совершенно иные средства. Нужно устроить сильную, деятельную и толковую полицию, не останавливаясь ни перед какими расходами. Государственное казначейство отпустит на столь важную потребность не только сотни тысяч, но миллионы, даже многие миллионы рублей!

Волнуясь, Абаза налил в стакан сельтерской воды, но выпить ее забыл.

– Наконец, я не могу не заметить, что в предложениях графа Лорис-Меликова, которые по воле покойного государя обсуждались в Особой комиссии при участии вашего величества, нет и тени того, чего опасается Маков. Если бы они клонились к ограничению самодержавия, то, конечно, никто из нас не предложил бы и не поддержал этой меры. Предполагаемые редакционные комиссии должны иметь значение учреждения только совещательного.

Слыша, как рядом тяжело дышит Победоносцев, Абаза стал говорить торопливо, словно боясь, что его оборвут:

– Без совещания с представителями общества обойтись невозможно, когда речь идет об издании важных законов. Только посредством такого совещания познаются действительные нужды страны. Трон не может опираться исключительно на миллион штыков и на армию чиновников!..

Наступил черед Лорис-Меликова. Он понимал, что все висит на волоске. Проект, фактически утвержденный покойным императором, может быть погребен, и тогда наступит совершенно иная эпоха. Он даже страшился подумать, что будет с Россией.

Граф Михаил Тариэлович начал с того, что сознает, как трудно идти навстречу пожеланиям общества в смутные времена испытаний и потрясений, и принимает всю критику.

– В этих отзывах слышится косвенный укор мне за то, что я не сумел уберечь незабвенного покойного государя и общего благодетеля. Я не буду оправдываться. Я действительно виноват, как о том докладывал вам, государь, тотчас после ужасного события первого марта. Но если я не мог уберечь покойного императора, то не по недостатку усердия. Я служил ему всеми силами, всею душою и при всем том не мог предупредить катастрофы… Несмотря на убедительную просьбу мою, вашему величеству не угодно было уволить меня…