Проходя по улицам, Вася невидящим взглядом скользил по окрашенным в яркие закатные краски домам, а думал все о том же: о судьбе Стогова, о злодеях, поднявших на него руку. Потом он неожиданно поймал себя на том, что вновь размышляет над рассказами жены о Прохорове. И в первый раз за весь этот вечер у Васи промелькнула робкая мысль: «А вдруг этот странный человек имеет отношение к происшествию со Стоговым? Ведь работает он напротив дома профессора».

Эта мысль испугала Васю, и он сразу же постарался избавиться от нее. Но случайно возникший вопрос возвращался вновь и вновь, и тогда Вася решил: «завтра же посоветуюсь обо всем с Павлом Павловичем, парторгом гаража. Он подскажет».

Но его планы неожиданно изменились. Из дверей магазина под руку с молодой женщиной вышел Алексей Петрович Лобов. Вася сразу узнал его ладную фигуру, широкое добродушное лицо и улыбчивые яркосиние глаза. И Вася тотчас же решил: «Вот человек, который мне сейчас нужнее всех. Задам ему свой вопрос насчет Прохорова. Он все объяснит».

Первое, что увидел Игорь Стогов, когда приподнял плотно сомкнутые веки, было слабо проступавшее сквозь зыбкую туманную пелену большое белое пятно. По мере того, как глаза Игоря привыкали к свету, пелена тумана таяла, отступала, и белое пятно становилось все четче, пока, наконец, не приняло зримых очертаний женского лица в белой докторской шапочке. Игорь разглядел опушенные длинными ресницами внимательные, тревожные и оттого казавшиеся еще больше и глубже серые глаза, мягкие линии подбородка и щек, легкие колечки ржаных волос, выбившиеся из-под твердо накрахмаленной шапочки.

Преодолевая мучительную боль и назойливое гудение в голове, временами даже безотчетно издавая глухие стоны, Игорь долго и напряженно вспоминал, где и когда он видел это лицо. Несколько раз уже готовое всплыть воспоминание вновь тонуло в разрывавшей голову боли, связанные было воедино мысли рассыпались, но Игорь вновь и вновь тянул воспоминание на поверхность памяти, стягивая в узлы ускользавшие мысли. Как это нередко случается со многими тяжело больными, Игорь вдруг проникся твердым убеждением, что если он вспомнит, то непременно будет жить, если же память подведет его, то он не жилец на этом свете.

И вот, когда от безуспешности всех своих попыток Игорь уже готов был впасть в горькое отчаяние, по лицу сидевшей рядом с его кроватью женщины вдруг пробежал вспышкой близкого пламени отблеск закатного солнца. И сразу же в сознании всплыла четкая картина… Беседка среди дымящихся, сморщенных деревьев сада, долетающие в нее клубы едкого дыма и женщина за столом беседки, расспрашивающая Игоря о болезнях и недугах его отца.

Игорь вспомнил и имя женщины. И теперь, обрадованный, обретший твердую веру в то, что непременно будет жить, Игорь улыбнулся и, как показалось ему, громко и четко произнес:

— Здравствуйте, Валентина Георгиевна!

И хотя вместо улыбки пересохшие губы Игоря искривились бесформенной гримасой, а звуки голоса были так слабы, что их едва можно было уловить, Валентина Георгиевна сердцем, всем существом женщины и доктора постигла и радость Игоря, и смысл его слов. Она тоже очень душевно и очень радостно улыбнулась и почти пропела уже знакомым Игорю грудным голосом:

— Добрый вечер, Игорь Михайлович!

Заметив, правда, совершенно безуспешную попытку Игоря опустить ноги на пол и сесть, Валентина Георгиевна мягко, но вместе с тем властно положила руки на чуть приподнявшиеся плечи Игоря и слегка придержала его на постели. В одно мгновение с ее лица исчезла игравшая на нем улыбка, и появилось выражение сугубо докторской строгости:

— Э, голубчик, вот этого-то — садиться, вставать, да и вообще резко шевелиться — вам сейчас никак нельзя, — настаивала Крылова, плотно подтыкая вокруг больного простыню. — Сердитесь, не сердитесь, но суток двое вам придется полежать без движения. Ведь вы всего только часа четыре назад с того света возвратились, дышать начали. К нам-то вас, Игорь Михайлович, замертво привезли. Как-никак — разрыв кишечника в нескольких местах.

Только сейчас вспомнил Игорь все, что случилось с ним в сквере против института. Отчетливо возникло в памяти искаженное злобой лицо Ронского, тяжелый удар. Эти воспоминания вновь всколыхнули в Игоре пережитые тогда, во время разговора с Ронским, боль и ярость. И еще энергичнее, чем за несколько минут до этого, Игорь вновь попытался вскочить с постели, чтобы бежать куда-то, где, как он думал, укрывался Ронский.

Крылова, теперь уже не на шутку рассердившись, опять уложила его и с неподдельной строгостью сказала:

— Если вы сейчас встанете, то погибнете. А вы обязаны жить.

— Да что, наконец, со мной происходит? Почему я должен лежать пластом? Я же не ощущаю нигде особенной боли, — попробовал возражать Игорь.

Крылова ответила чуть мягче:

— Ваше состояние очень серьезное, Игорь Михайлович, вы обязаны лежать, как вы выражаетесь, пластом. И не менее двух суток. А о том, что с вами произошло, я расскажу вам, когда вернусь.

Крылова пригласила дежурную сестру и, наказав ей не спускать с больного глаз и беспощадно пресекать всякую его попытку пошевельнуться, вышла из палаты.

Валентина Георгиевна прошла в ординаторскую, присела на диван и широко раскинула руки, с наслаждением отдаваясь минутному отдыху. Потом, проведя длинными тонкими пальцами по лицу, как бы сгоняя с него усталость, энергично встала и подошла к тумбочке с телевизофонами. Защелкал диск, набирая номер.

Увидев на экранчике аппарата изображение собеседника, Валентина Георгиевна быстро заговорила: