И хотя ровные, покрытые асфальтом улицы, застроенные свежеокрашенными домиками, ничем не напоминали старых окраин, хотя и жили в этих домах совсем не обитатели прежних Нахаловок и Таракановок, район этот крутогорцы все же называли привычным словом — окраина.

В одном из тихих домиков, как бы шагнувшем на склон Зубастой, уже не первый год жил часовщик Павел Сергеевич Прохоров, высокий горбоносый человек неопределенного возраста с желтым лицом, почти всегда покрытым густой, черной, с заметной сединой щетиной.

Это был тот самый Прохоров, что однажды после лекции Стогова о термоядерной энергетике намеревался пойти в институт ядерных проблем механиком. Там он действительно поработал, но недолго, а потом обосновался в небольшой часовой мастерской на улице Нагорной, как раз напротив дома Стогова.

Поговаривали, что Павел Сергеевич где-то за Уралом схоронил жену, потом по какому-то поводу поссорился с детьми и уехал из родных мест, поселился в Крутогорске.

Жил он теперь совсем, один, с соседями дружбы не водил, никто еще ни разу не видел, чтобы в доме у Прохорова бывали гости или сам Павел Сергеевич навестил кого-нибудь в свободное время.

Прохоров отличался редкой пунктуальностью и никогда не изменял своим привычкам, даже в мелочах. Ровно в половине восьмого утра, как сигнал точного времени, раздавался скрип калитки его дома, и хозяин, облаченный в неизменный парусиновый костюм, если дело происходило летом, или черный дубленый полушубок — зимой, выходил на улицу и направлялся в ближайший магазин. Здесь Павел Сергеевич, как правило, спрашивал бутылку молока, две белые булочки, пятьдесят граммов масла и ковригу черного хлеба для своей собаки. Изредка, впрочем, меню менялось, и в дополнение к маслу Прохоров брал еще граммов сто колбасы или сыру, а иногда пару свежих яиц. Всю эту снедь Павел Сергеевич покупал постоянно в одном и том же магазине и у одного и того же продавца. Приняв сверточки, Прохоров неизменно обменивался с продавцом церемонными поклонами.

Словоохотливые, вездесущие соседки не раз спрашивали у Павла Сергеевича — почему он, в отличие от всех жителей их улицы, не пользуется доставкой продуктов на дом, а ходит за ними в магазин сам. На это Прохоров неизменно отвечал, что не любит причинять людям беспокойства, к тому же привык к ежедневной утренней прогулке.

Соседки посудачили насчет поразительной скупости Прохорова, который-де мает себя этой прогулкой, только бы не заплатить лишнюю копейку, а потом махнули рукой и забыли об этой странности соседа. И фигура Прохорова, размеренно двигавшегося к магазину, стала прочной деталью утреннего уличного пейзажа.

Сложив пакетики в желтую кошелку, Прохоров так же размеренно возвращался из магазина домой. Вновь скрипела тяжелая калитка, слышалось короткое радостное тявканье пса.

Примерно через сорок минут открывались теперь уже ворота домика Прохорова, и его владелец, облаченный в кремовый шелковый костюм — летом или в черное полупальто с серым барашковым воротником — зимой, выезжал на мотоцикле на работу. На минуту Прохоров останавливал мотоцикл, запирал ворота снаружи на висячий пудовый замок, потом садился в седло и продолжал свой путь.

Замок на прохоровских воротах тоже не раз служил темой оживленных пересудов соседок, но и это отнесли за счет врожденных странностей Павла Сергеевича и мало помалу забыли о его пристрастии к запорам.

Так и жил Павел Сергеевич на самой тихой в Крутогорске Таежной улице. В семь тридцать утра отправлялся пешком за продуктами к завтраку, в восемь часов возвращался домой, в восемь сорок выезжал на работу, до четырех часов вечера, вставив в глаз увеличительное стекло, регулировал маятники и пружинки, менял волоски и циферблаты у чужих часов, которые приносили крутогорцы в крохотную будочку-мастерскую на перекрестке улицы Нагорной и Паркового проезда, где трудился Прохоров. В четыре тридцать вечера Павел Сергеевич вновь появлялся у прилавка облюбованного им магазина, закупал нехитрую снедь к холостяцкому ужину, обменивался поклонами с продавцом и, не спеша, ехал домой. В четыре сорок пять вечера ворота прохоровского дома запирались изнутри до половины восьмого утра.

Продолжалось это не один год, к нелюдимому соседу привыкли, на него перестали обращать внимание. О домашней жизни Прохорова никто не мог ничего сказать, знали, и то только со слов самого Павла Сергеевича, что он делит свой досуг между каким-то сверхсовершенным собранным им радиоприемником и сверхумным псом по имени Макс. Но никто из соседей не удостоился чести увидеть своими глазами эти чудеса техники и природы, хотя, признаться, охотники до такого знакомства были.

По соседству с Прохоровым в домике, окрашенном веселой зеленой краской, жил Василий Иванович Рыжиков с молодой женой Дашей и семилетним неутомимым крикуном Вовкой. Василий Иванович или, как запросто звали его все вокруг, Вася вполне оправдывал внешностью свою яркую фамилию. Он имел не только огненно-рыжие волосы на голове, но и огненные брови, такого же цвета волоски покрывали его руки. Весною огненная шевелюра гармонировала с кумачовыми пятнами веснушек на широком, добродушном Васином лице.

Столь яркая окраска Васиных волос и кожи не мешала его супруге Даше — молодой женщине с внешностью и статью русской красавицы — считать своего мужа самым красивым мужчиной на свете и наделять его в разговорах с соседками самыми необыкновенными достоинствами и качествами.

Был Вася парнем простым, веселым, без особых претензий. Его действительно красивые большие ярко-голубые глаза смотрели на мир широко и жадно, точно хотели увидеть как можно больше. Работал Вася на грузовом такси, а все свои свободные часы посвящал бесконечному совершенствованию радиоприемников самых различных марок. Радиолюбитель он был страстный, вдохновенный. Линии и витки запутанной схемы, разговоры о конденсаторах, сопротивлениях, лампах звучали для него какой-то волшебной музыкой, доставляли наслаждение.