Если же возобладает широта взглядов, и Джейн скрепит предприятие своим одобрением, опасно сообщать ей факты. Даже самые лучшие девушки при всем желании сохранить тайну не выдерживают, и сведения, не подлежащие разглашению, по секрету выбалтываются лучшей подруге. А всем известно, что такое лучшие подруги. Сказать им что-нибудь по секрету — все равно что сразу объявить это в дневной программе Би-Би-Си.

Итак, Генри пребывал в раздвоенье острого ума. [111] Решив наконец, что предпочтительно утаить тайну, он довольно правдоподобно ахнул, и Джейн продолжила рассказ:

— Я зашла в галерею за книгой и случайно взглянула на витрину с фамильными ценностями. Пресс-папье там нет. И не спрашивай, уверена ли я, потому что уверена на все сто.

Здесь, конечно, Генри мог бы сказать, что отправил пресс-папье в химчистку, но такая простая уловка не пришла ему в голову, и Джейн продолжала:

— И очевидно, украсть его мог только мистер Стикни.

— Да ладно тебе! — слабым голосом выговорил Генри. Как он ни старался, вышло неубедительно. Джейн только отмахнулась от его жалкого блеянья.

— А кто еще? Если в доме одновременно находятся ценное французское пресс-папье восемнадцатого века и страстный собиратель таких пресс-папье, и в один прекрасный день оно исчезает, на кого первым делом падет подозрение? И не говори мне, что Стикни — порядочный американский джентльмен, воспитанный в уважении к чужой собственности. Он — коллекционер, а всем известно, что одержимость коллекционеров не знает границ. Единственный способ уберечь приглянувшуюся им вещь — приколотить ее гвоздями, хотя и это не дает стопроцентной гарантии.

Генри ничего не мог противопоставить этой безжалостной логике. Перри Мэйсон, [112] без сомнения, нашел бы аргументы защиты, но Генри принадлежал, скорее, к типу Гамильтона Бергера. [113] Он признал, что улики и впрямь указывают на Стикни.

— Удивительно, — сказал он, утирая выступивший на лбу пот.

— Что удивительно?

— Что Стикни мог такое сделать.

— Ничего удивительного, — отвечала жестокая племянница. — Готова поклясться, это не первая его кража. Может, он все свои пресс-папье попер из домов, в которых гостил. Вот почему он может жить на Парк-авеню — коллекция не стоит ему ни цента. Ну, какие шаги ты намерен предпринять?

Генри сморгнул. Слова Джейн напомнили ему про Даффа и Троттера. Он ответил, что не видит никаких возможных шагов. Не будь Джейн такой хорошенькой, можно было бы сказать, что она фыркнула.

— Неужели ты спустишь этому жулику?

— Пожалуйста, не называй его жуликом.

— А как прикажешь его величать? Ворюгой? Домушником? Крысой преступного мира? Надо немедленно вывести его на чистую воду. Эркюль Пуаро раскусил бы его с первого взгляда. И знаешь, как бы он поступил, узнав об исчезновении пресс-папье? Пошел бы к Стикни и сказал: «У вас есть две минуты, чтобы вернуть похищенное, иначе я вызову полицию». Так мы и должны сделать.

— Я не могу. Господи, нет, я не могу.

— Тогда скажу я.

Эти ужасные слова подействовали на Генри, как новый укол шилом. Мысль, что племянница заговорит с несчастным, измученным совестью Стикни об украденном пресс-папье, парализовала его. Товарищ по заговору и без того настолько издерган, что ему за каждым кустом мерещатся частные сыщики. Слова Джейн его доконают. Генри явственно представил, как мистер Стикни в приступе истерии хватается за горло и сдавленно хрипит. Разыгравшееся воображение уже рисовало, как поспешно вызванный доктор убирает стетоскоп и с трагическим выражением констатирует смерть.

— Нет, нет, НЕТ! — закричал он. — Не смей этого делать!

— Почему?

На Генри снизошло озарение. Наконец-то он вспомнил решающий аргумент, который должен был предъявить в самом начале. Его голос, звучавший в продолжение разговора как блеянье особо робкой овцы, внезапно окреп и стал звонким, как горн.

— Потому что он собирается купить дом, вот почему. Я сказал, что приглашаю его сюда в надежде сбыть с рук этого мерзкого белого слона. Все висит на волоске. Разумеется, меньше всего на свете я хочу с ним ссориться, и если ты думаешь, что я позволю обвинять его в краже всяких там пресс-папье, ты глубоко заблуждаешься. Он в две минуты соберет вещи, и поминай, как звали. Так что, сама видишь, ни о каких разоблачениях не может быть и речи. Мне все равно, как поступил бы Эркюль Пуаро, я так поступать не собираюсь, а если ты это сделаешь, юная Джейн, я освежую тебя тупым ножом и окуну в кипящее масло. Пусть оставит себе это чертово пресс-папье, мы его спишем на деловые издержки. А теперь мне пора. Надо написать письма, кучу деловых писем. Я уже и так с ними запоздал.

После его ухода Джейн несколько минут сидела неподвижно, злясь, как может злиться только упрямая девушка, получив внезапный отпор. Потом она встала. Было ясно, что в одиночку тут не справиться и нужно искать советчика. Быть может, новый человек придумает что-нибудь ценное. Первым делом она вспомнила про Билла Харди. Они были знакомы совсем недолго, но Джейн успела составить о нем самое благоприятное мнение. Билл представлялся ей разумным, рассудительным и практичным.

Она подумала, что, наверное, он уже вернулся, и, в таком случае, искать его надо в «Жуке и Клене». Туда она и направилась без промедления.