Восстание пылало на сотни верст вокруг. Повстанцы всюду и везде изводили «крапивное семя», уничтожали тех господ, которые были «облихованы миром», старательно, с восторгом безграничным жгли всякие бумаги и всюду вводили казацкий порядок. В особенности много хлопот доставляла воеводам небольшая, но очень подвижная шайка полковника Ерика, который отделился от Степана еще в Симбирске и так и не возвращался туда. Другим значительным отрядом повстанцев, действовавшим вокруг Темникова, командовал поп – или, точнее, распоп, т. е. бывший поп, – Савва.

Распоп Савва – здоровенный, волосатый, румяный и точно лакированный детина – был простоват, но сердце имел доброе, прямое, хотя и нетерпеливое. До Москвы как-то дошел слух, что поп Савва как бы склоняется к расколу. Правда, поп Савва нововведений не любил, – и ижица не та, и фита с какими-то лапками, да и вообще перемены, затруднения, сумления, – но Савва был всегда вышнему начальству покорлив: с лапками так с лапками, – им там на Москве виднее. Его вызвали для испытания в Москву. Владычные бояре ахнули: Савва был похож на лесного дикаря, на медведя, на разбойника, на лешего, на все, что угодно, только не на попа. Пред ним раскрыли книгу: а ну чти!.. Савва с делом справиться не смог. Его оставили без места. В отчаянии он отправился домой, в Темников, к своей довольно уже многочисленной семье, и сел за грамоту. Но хитрая наука плохо давалась о. Савве. Но все же подучился маленько, подпоил мужиков с. Веселые Лужки, где только что помер священник, и они честь честью выдали ему на руки соответствующий приговор, что «мы-де, крестьяне с. Веселые Лужки, Темниковского уезду, выбрали и излюбили отца своего духовного Савву к себе в приход. И как его Бог благоволит и св. владыка его в попы к нам поставит, и будучи у нас ему в приходе, служить и к церкви Божией быть подвижну, к болям и к рожаницам с причастием и с молитвами быть подвижну и со всякими потребами. А он человек добрый, не бражник, не пропойца, ни за каким хмельным питьем не ходит, человек он добрый, в том мы, староста и мирские люди, ему и выбор дали».

Поп Савва, распродав все свои скудные животы, чтобы было чем улестить подьячих владычных, снова поехал в Москву, снова «чти!» и снова – больше от страху – ничего не вышло. А тут как раз поднялись казаки, и так как они грамоты от него не требовали и тоже фиту с лапками не очень одобряли, то и решил о. Савва, распоп, с голодухи и с горя идти казаковать, и стал он вместе с беднотой зорить господские гнезда – довольно вы-де побоярствовали на сем свете!.. – и чинить над женским полом всяческое поругание. Распоп Савва так уж устроен был: раз сорвался с петель, значит, пиши пропало…

В отряде отца Саввы промышляла и темниковская вещая женка Алена. Воеводина теща водяной хворала, воевода потребовал, чтобы Алена ее вылечила, а Алена сказала, что она средствия против водяной не знает. Воевода не поверил этому и увидел в этом отказе злостное неуважение к нему, обвинил Алену в ведовстве и приговорил, как и полагается, к сожжению. Она вынуждена была бежать. В мужском наряде она ходила повсюду с отрядом Саввы, билась наравне с мужиками, ничего не боясь, и все веровали, что она носит с собой заговорные письма и корни, которые обеспечивают победу. Ночью, как многие слышали, она часто ревела. И стало лицо ее бело, как снег, и чудесным огнем горели большие, темные очи, и, хотя и не была она прежней красавицей Аленой, по которой тогда, в молодости, в Арзамасе, болело не одно сердце, все же скорбная, немного привядшая и какая-то вещая красота ее и теперь волновала многих. Но к ней не лезли, зная, что она не баловалась. И вообще ее побаивались…

И прилетела в Темников весть: идет сюда промышлять над попом Саввой, Ериком и другими ворами сам князь Юрий Долгорукий. Отец Савва, как всегда в таких случаях, ушел со своим отрядом в леса, которые сжимают Темников со всех сторон, и затаился там, в глуши, за непроходимым Журавлиным Долом.

Надвигались сумерки. Было морозно и тихо. С неба редко падали нежные снежинки. На большой поляне вкруг костров грелись повстанцы. Они поджидали от своих лазутчиков вестей о движении царских войск. Распоп Савва неуклюжим ножом терпеливо скоблил можжевеловую палку, шомпол для своего мушкета. В обращении с оружием распоп был умел: и раньше, когда еще батюшкой он был, он потихоньку – охота духовному сану воспрещена, – ходил зверовать. Другие повстанцы кто чистил оружие, кто балакал о том о сем, кто искал забвения в тихой, унывной песне. Один ушивал порвавшиеся по чащам портки. Те сушили над огнем онучи… Кто-то в сторонке точил о камень тяжелый топор. И тихо, тихо было вокруг в чащах лесных…

И вдруг все подняли головы: кабыть идут?.. Батюшки, да как будто конница!.. Bce повскакали и схватились за оружие. И вдруг шум прекратился: остановились. Послышался протяжный, заливистый свист.

– А-а, Федька Кабан… – облегченно вздохнули повстанцы – А что это за конные с ним?

Распоп заложил в рот четыре пальца и ответил таким же свистом.

Опять послышались звуки движения отряда: топот коней, фырканье, сдержанные голоса, лязг оружия. И скоро на поляну во главе с пешим Федькой Кабаном вышел конный отряд человек в двести. Впереди ехал подбористый, сухой, с соколиными очами Ерик. Повстанцы с любопытством окружили конных: они впервые встретились с Ериковыми людьми.

– Вот полковник хочет вместе с вами промышлять над воеводой… – сказал Кабан о. Савве. – А то у него одного силы мало, да и у тебя немного, а вместях, глядишь, что и выйдет…

– А-а… – с улыбкой отозвался Савва. – Жалуйте, жалуйте… Милости прошу к нашему шалашу, как говорится…

Всадники спешились, привязали коней к быстро налаженным коновязям, задали им непыратаго корма и вернулись к огням.

– Ну-ка, присаживайся давай… – сказал распоп Ерику. – Вот к огоньку поближе. Красному гостю красное и место… И ты, Кабан, садись, отдыхай…

Федька давно уже прибился к Темникову, вокруг которого были богатые зверовья, встретился со своей Аленой, но жили они порознь: Федька по-прежнему почти не выходил из лесов и теперь был чрезвычайно полезен повстанцам в качестве проводника и укрывателя их в лесных дебрях.

У костров завязалась оживленная беседа. Над огнями повисли черные котлы. Вкусно запахло похлебкой с сушеными грибами. Алена куда-то вдруг исчезла, но на это никто внимания не обратил: к ее странностям привыкли. И когда кончился затянувшийся за разговорами ужин, повстанцы стали позевывать. Лазутчиков все не было. Это значило только одно: царские войска очень далеко и можно спать спокойно. Впрочем, если бы они даже были и в Темникове, так беспокоиться тоже было не о чем: пройти Журавлиным Долом с его страшными трясинами и еще более страшными «окнами» мог только очень знающий место зверовщик, да и то не в ночь.