– Никак нет, товарищ генерал.
– Голубков поднялся из-за стола и перешел на официальный тон.
– Я далеко не уверен, что расстрел спицынской верхушки - их рук Дело. С местными бандитами в казино были таджикские авторитеты, они что-то затевали и могли перейти дорогу кому угодно. Так что,, возможно, Пастухов ко всему этому совершенно не причастен. Я собирался проверить и доложить. ^

Генерал махнул рукой:

– Да не становись ты в позу. Я вполне тебе доверяю, присядь, пожалуйста.
– Нифонтов заглянул в опустевший стакан из-под кофе.
– Мы не занимаемся милицейскими делами, и нас не волнует судьба десятка уголовников, давно заслуживших пулю. Но если Пастухов решается на подобные, м-м, акции возмездия непосредственно в столице, то складывается впечатление, что его группа становится не просто чрезмерно самостоятельной, а выходит из-под контроля управления.

Это был не первый их разговор о лучшей оперативной группе, привлекаемой управлением. Этим "вольным стрелкам", практически наемникам полковник Голубков и управление не раз доверяли в высшей степени опасную и конфиденциальную работу, которую по ряду причин не могли выполнять официальные службы. Впрочем, для таких щекотливых дел и существовало управление.

– Пастухов обладает жесткой оперативной хваткой и хорошим чутьем. Он всегда действовал в наших интересах, Александр Николаевич.

– Из каких побуждений? Деньги?

Блестящий офицер спецназа, Пастухов вместе со своей группой был несправедливо и жестоко разжалован и уволен из армии в самый разгар первой чеченской кампании. Потом он долгое время работал по заданиям управления, но, кажется, снова тучи сгущались над его головой.

– Нет, деньги - не в первую очередь, - убежденно заявил Голубков. Он просто хорошо оценивает ситуации, сочетая личную и общую пользу, но мы не раз убеждались, что основная внутренняя мотивация действий Пастухова и всей его группы - обостренное чувство долга.

– Перед кем, Константин Дмитриевич? Вот вопрос. Ты в состоянии на него ответить? Голубков промолчал.

– Ты профессионал и должен сознавать, что Пастухов с увольнением из армии потерял внутреннюю опору, - жестко продолжал Нифонтов.
– Он сам затрудняется определить, кому или чему он служит. Вроде бы внешне он придерживается удобной формы: он наемник, который время от времени выполняет задания нашего управления. Но всякий раз, получая приказ - или, если хочешь, заказ, - он подвергает его некой собственной оценке и, выполняя, привносит некоторые коррективы сообразно своим неопределенным и размытым ценностям, которые с большим трудом поддаются рациональному анализу. Посуди сам, в одном случае он поступает сообразно неписаному кодексу офицерской чести, а в другом, как прошлой ночью, хладнокровно расстреливает больше десяти человек.

– Я не уверен в его авторстве, - упрямо повторил Голубков, отдавая себе отчет в том, что действительно пытается защитить Пастухова, в чем-то заведомо становясь на его сторону.

– Напрашивается вывод, что наметился определенный моральный дрейф в его сознании. Теперь он все больше выступает в качестве защитника "своих" и к этим "своим" он относит очень узкий круг людей, которым доверяет лично.

– Ну что ж, могу сказать, что управление входит в этот круг, - твердо заявил Голубков.
– Я не верю, что Пастухов мог провести такую масштабную акцию, не поставив управление в известность.

– Во-первых, не управление, а лично полковника Голубкова, который для Пастухова является моральным гарантом его действий. А во-вторых, спрошу тебя: надолго ли он останется лояльным? Если он предпринимает самосуд в интересах своих друзей, значит, он не доверяет нам. Что, если в какой-то момент Пастухов решит, что управление действует не в русле его личных ценностей? Каковы будут его поступки? Вы готовы взять на себя ответственность?

– Да, готов, - сказал Голубков, - иначе я давно бы расстался с идеей использования группы Пастухова. Он профессиональный военный, русский офицер - несмотря на разжалование, - который выполнит любой наш приказ. Кроме того" если мы хотим иметь высококвалифицированную группу, способную к инициативным и самостоятельным действиям, мы должны не только мириться, но и поддерживать ее относительную независимость и готовность к принятию ее членами ответственных решений.

Генерал покачал головой:

– Сойди с трибуны, Константин Дмитриевич, ты начальству лекцию читаешь. Мы должны их в узде держать, твердо контролировать их, иначе они таких дров наломают со своей хваленой самостоятельностью... И, похоже, наломали. Устроить такую бойню в центре Москвы!

Голубков мог бы заметить (про себя, конечно), что проведению подобных акций Пастухова обучило государство и не раз потом требовало применять это умение на практике. Но генерал прав: если Голубков стал вести войну от своего имени, его песенка спета.

– Вы приняли какое-то решение относительно Пастухова, Александр Николаевич? Генерал поднял удивленный взгляд:

– В таком случае я не рассусоливал бы с тобой, теряя время, а отдал бы приказ, который ты бы в точности выполнил. Ценность этой группы достаточно велика, и я хочу сохранить эту группу - именно в силу ее инициативности и надежности. Еще проще скажу: в силу ее результативности. Но я вижу опасность. Если Пастухов возомнил себя самостоятельной силой, то придется делать неприятные выводы. И второе. Подобные действия демаскируют эту хорошо законспирированную группу. Из МВД один человек сообщил мне, что они пытаются сейчас вычислить авторов акции, и среди прочих вариантов уже прозвучало слово "Набат".