В 1933 г. группа православных богословов публикует в Париже коллективный труд «Христианское воссоединение»16. В статье «У кладезя Иаковля» о. С. Булгаков пишет: «Ни одна историческая Церковь не может замкнуться настолько, чтобы не знать и не чувствовать христианского мира за своими пределами, или же такое нечувствие составляет уже ее собственную болезнь* или по меньшей мере, ограниченность... Даже самые явления ереси или раскола имеют место только в жизни Церкви — язычники и иноверные не являются для нас еретиками и раскольниками».

«Воля к разделению есть тот злой гений, — продолжает о. Сергий, — который расколол сначала западный и восточный мир и продолжает дальше и дальше свое недоброе дело. Он живет иногда и в таких иерархах (как и мирянах), которые почитают себя самыми ревностными хранителями ортодоксии, но к которым, однако, относится слово Христово: "Не знаете, какого вы духа"». Говоря о привычной гордости православных своим литургическим богатством, о. Сергий не без иронии напоминает, что это богатство часто остается

160

нами не реализованным и ложится на холодную и, по существу, равнодушную веру мертвым грузом уставности и ритуализма. Известный своей резкой и не всегда убедительной критикой латинства о. Сергий все же допускает в своей статье, что «мы можем (и должны) считать, что, находясь в каноническом разделении со всею Католическою Церковью, мы не переставали и не перестаем оставаться с нею в невидимом общении таинств»17; признавая литургическую бедность протестантизма, он подчеркивает, что зато тот обладает бесспорным преимуществом живой и личной молитвы. Заканчивается статья призывом к духовенству Востока и Запада осознать себя единым священством, совершающим единую евхаристию.

Н. Бердяев в статье «Вееленскость и конфессионализм» четко определяет границы подлинного экуменизма: «Законническая преданность истине сама по себе может вести к ненавистническим чувствам и разъединению. Исключительная же вдохновенность любовью, сопровождающаяся равнодушием к истине, делает расплывчатой и неопределенной самую цель христианского единениям Перечисляя очевидные минусы нашей православной традиции — тенденцию к подчинению Церкви государству, церковный национализм, обрядоверие, недостаточную активность христианской жизни, вражду к западному христианству и замкнутость в себе, — Бердяев затем пишет, что «убежден, что в Православии даны бесконечные возможности именно вследствие его недостаточной актуализированности, что в нем разлит дух свободы».

Несколько позже, в 1939 г., Бердяев исследует уже не церковный (т.е. гораздо менее опасный), а секулярный, политический национализм. «Обыкновенно думают, что эгоизм национальный есть нравственный долг личности и означает не эгоизм личности, а ее жертвенность и героизм... Эгоизм, корысть, сомнение, гордость, воля к могуществу, ненависть к другим, насилие — все делается добродетелью, когда переносится с личности на национальное целое». Бердяев разоблачает это заблуждение, добавляя, что «ложью является уже национальное самомнение и чванство, столь смешное и глупое со стороны», ввергающее человека в фиктивную и иллюзорную жизнь. Одно из важнейших замечаний Бердяева о национализме (в смысле шовинизма) сводится к обнажению его подлинной сути: всякий шовинизм на деле вовсе не отражает национальных интересов, а является прикрытием эгоизма конкретных классов или общественных групп18.

Если Бердяева иные склонны именовать «околоцерковным» православным философом, то богослова и профессора философии Московского университета Ивана Ильина, представляющего «умеренно правое крыло» Русского религиозного ренессанса, упрекнуть в этом едва ли возможно. Иван Ильин едва ли не впервые за всю историю Русского Православия формулирует в своей работе «Путь

161

духовного обновления» развернутую и стройную систему «богословия нации».

Ильин пишет, что патриотизм есть естественное и неотъемлемое для человеческой души чувство, тот, кто не любит собственную родину, духовно мертв, так как «любовь к родине есть творческий акт духовного самоопределения, верный перед лицом Божиим и потому благодатный». Любовь к своей земле и своему народу необходима и оправданна еще и потому, что без такой любви индивидуум не в состоянии любить и другие народы. «Каждый народ призван к тому, чтобы принять свою природную и историческую «данность» и духовно проработать ее, одолеть ее, одухотворить ее по-своему, пребывая в своем, своеобразном национально-творческом акте. Это его неотъемлемое, естественное, священное право» и даже обязанность.

Тот человек, чей «патриотизм» основан на ненависти к другим или другой нации, по Ильину, не является ни патриотом, ни даже здоровым националистом; все его мировоззрение является суррогатом. Ильин делит патриотизм на «слепо инстинктивный» и «духовный», допуская лишь второй и добавляя, что в христианской стране патриоты вовсе не обязаны быть одного религиозного исповедания.

Если патриотизм не духовен, а основан на «пожаре проснувшегося, испуганного и ожесточившегося инстинкта», он «оказывается слепым аффектом, который разделяет участь всех слепых и духовно не просветленных аффектов: он незаметно вырождается и становится злой и хищной страстью — презрительной гордыней, буйной и агрессивной ненавистью, и тогда оказывается, что сам «патриот» и «националист» переживает не творческий подъем, а временное ожесточение и, может быть, даже озверение. Оказывается, что в сердце человека живет не любовь к родине, а странная и опасная смесь из воинственного шовинизма и тупого национального самомнения или же слепого пристрастия к бытовым пустякам и лицемерного «великодержавного» пафоса, за которым нередко скрывается личная или классовая корысть». Ильин констатирует, что такой больной, уродливый и извращенный национализм ведет исключительно к ненависти между народами, к обособлению, провинциализму и культурному застою. Он призывает к трезвому видению слабостей и пороков своей нации и к их обличению: «Любить свою родину не значит считать ее единственным на земле средоточием духа, ибо тот, кто утверждает это, не знает вообще, что есть Дух, а потому не умеет любить и дух своего народа, его удел — звериный национализм. Нет человека и нет народа, который был бы «единственным» средоточием духа, ибо дух живет по-своему во всех людях и во всех народах. Истинный патриотизм и национализм есть любовь не слепая, а зрячая»19.

162

В среде эмигрантской православной молодежи была сделана попытка обосновать идею России как «третьей силы», т.е. особого синтеза Европы и Азии, в то же время принадлежащей европейской цивилизации по преимуществу. Это движение именовало себя «евразийским», к нему принадлежали богословы Л. Карсавин, Г. Трубецкой, протоиерей Г. Флоровский, историк Г. Вернадский, филолог Н. Трубецкой, П. Бицилли, Н. Алексеев, А. Казем-Бек, Н. Клепинин и многие другие. Некоторые представители движения евразийцев вернулись в Советскую Россию, где почти сразу же попали в концлагеря, т.е. разделили судьбу сменовеховцев.