Теперь Джен, кажется, пытается отделиться от мира Искусства, применив простую, но действенную уловку. Он заменил слово «Искусство» словом «Магика»/Magick/. Он однажды написал: «Я думаю, что НИКАКОЕ искусство не имеет подлинной ценности. Это результат, но не вещь в себе. Это выражение и описание; это не опыт, это остаток. Это средство. Магика — единственный посредник, который может быть и тем, и другим».

Сознательно отдаляясь от мира Искусства, он успешно избежал влияния поверхностной потребительской этики, которую исповедует арт-истеблишмент. В качестве «художника» Пи-Орридж чувствовал себя подозрительно, неловко и неудобно. Сейчас, как Человек Магики, он чувствует себя прекрасно. Даже если это новое название принесло проблемы, которые не возникли бы у того, кто вцепился в ярлык «Художник», потому что этот термин в обществе все же обеспечивает некоторое понимание и терпимость, в которых отказано этим странным «оккультным» типам.

Когда видеофильм «Catalan» разлагается на статические разряды, маленькая Каресс вяло сползает с кушетки и вприпрыжку пересекает серый как порох ковер, чтобы поиграть с двумя большими надутыми гелием воздушными шариками в форме Микки Мауса, которые бессмысленно болтаются в нескольких футах над полом, — подарок от папы. Старинные кружевные занавески колышутся, комнату оживляет дыхание утреннего бриза из Хэкни, а тем временем Пи-Орридж рассуждает об отсутствии энергии по утрам. Пленка переключается на реальное время.

«Ты ведь знаешь, почему это? Причина очевидно биологическая».

Э-э, биоритмы?

«Нет. Ты допускаешь, что люди испускают частоты, пульсации. Ты знаешь доказательство».

Голофоника Цуккарелли, Черный Ящик, Машина Мечты, тибетские трубы, которые резонируют на частотах, влияющих на наши частоты и вызывающих аудиально-индуцированный оргазм, теория Морфического Резонанса доктора Руперта Шелдрейка — всё от радионики до аур мадам Блаватской, кажется, указывает в этом генеральном направлении. Но как это может влиять на нас по утрам?

Джен снова вспоминает о прошлом, открывая больше о своих подвигах в загадочном «Транс Медиа Исследовании» и, в процессе, больше о силах, которые движут им и Храмом сегодня.

«Я познакомился с ними в 1969-м, они выросли из Взрывающейся Галактики. Люди там рассказывали об этом парне, который раньше был с ними, и который делал странные пластиковые капюшончики со всякими предметами внутри, — Дереке Джармене. Потом, в 1978-м я познакомился с ним лично. Так или иначе, Транс Медиа была очень строгой коммуной. Нельзя было спать на одном и том же месте две ночи подряд. Не было личных денег или одежды. Вся одежда хранилась вместе в коробке, так что ты просто выбирал себе что-нибудь, чтобы надеть сегодня. Ели всегда в разное время. Все имело значение, даже еда. Стандартные рецепты не признавались, так что приходилось импровизировать. Еще мы, например, будили друг друга по ночам в неурочное время. Всё было очень круто».

Так семя было брошено в почву. Он научился не СЧИТАТЬ ничего за САМО СОБОЙ РАЗУМЕЮЩИМСЯ. Чтобы понять, какая форма поведения является привычкой, и до какой степени ломка этих укоренившихся привычек и предположений влияет на реальность. Реальность становится способом восприятия жизни. Чтобы стать самодостаточным, варьируя строгие формы самодисциплины, чтобы приобрести больше способностей субъективно изучать жизнь и приходить к собственным выводам и решениям. Быть как можно более неленивым. Такой стиль жизни объясняет, почему его мнения зачастую так необычны и неизбежно непопулярны. На практическом уровне это также объясняет, ради чего он накопил такой огромный объем работы.

Одним из экспериментов Транс Медиа была попытка сломать или по крайней мере внести изменения в ограниченность Языка, являющегося ключом к «Контролю», этим давно уже были одержимы литераторы, от Оруэлла и Джеймса Джойса до Берроуза и Энтони Берджесса. Интерес к языку выражался различными способами; достаточно прочесть хотя бы то, что Джен написал для «Rapid Eye», чтобы понять, что он и сейчас использует персонализованную, очень характерную для него форму письма. Ранние эксперименты включали в себя попытки создать пишущую машинку, которая печатала бы нелинейным образом.

«Ее можно было использовать, чтобы создавать коды и иероглифы, а также модели и формы начертания, тип письма, который был более визуальным и менее статичным. Мы стремились изменить манеру людей смотреть на вещи. Писать таким образом значило, что люди смотрели бы не на прямые слова или буквы, так что им пришлось бы смотреть на то, из чего созданы слова».

Монтирование этого символического новояза сделало его не только эффективнее, чем линейное письмо, но и более характерным.

«Людям пришлось бы либо выстроить его обратно в буквы, чтобы понять это у себя в голове, либо должны были научиться декодировать его как стенографию».

Даже «расколотый» и читаемый почти автоматически, он все еще мог использоваться для написания личных посланий другим членам группы или изменяться согласно воле, в зависимости от значения и настроения. Но это дает дорогу критике. В данном случае — языка, и, шире, любой «альтернативной» структуры. Это применимо к Храму так же, как и к Транс Медиа. Возможно, делая это, человек просто заменяет одну структуру, один язык, одну безумную форму веры на другую? А если так, то в чем смысл?

Смысл, разумеется, не обязательно в результате деятельности, но в участии, в поиске. В случае с языком, в изучении природы языкового Контроля (даже с самым богатым словарем) и ограничений, присущих любой форме коммуникации, в создании индивидуальной альтернативы, которая способна выразить идеи и чувства, остававшиеся до этой поры немыми из-за традиционного выражения. Кроме всего прочего, понимание подобного эзотерического языка побеждает лень, отрицает традиционную пассивную роль восприятия и ожидания и способствует большему взаимодействию между писателем и читателем.