— Милая, замолчи, прошу тебя! — силясь скрыть вскипевшее раздражение зверски-спокойным голосом порекомендовал барин.

— А что такое, я не понимаю? — обиделась Наталья Николаевна.

— Ангел мой, не нужно походя теребить своим сладким язычком то, что предназначено вовсе не для женской пошлой интерпретации, — заводясь, приподнялся с ковра Александр Сергеевич.

— Пошлой? — слабым голосом, наполняющимся слезами, с детским недоумением переспросила она. — Отчего же пошлой? Тебе приятно оскорблять меня?

— Назвать женские чувства женскими, значит оскорбить? — самым ироничным голосом произнес барин. — Ты меня удивляешь, Nathalie! Впрочем дамы беспрестанно удивляют меня тупостью своих понятий относительно прекрасного. Прости душа моя, но разве я виноват, что женское воображение не идет глубже роз и слез? Подожди, помолчи, коли муж говорит! Ну-ну уж принялась плакать! Полноте! Ты же не рыдаешь оттого, что Бог отказал женщинам в способности к политикам, физике или географии? Но он также не счел своею волею наградить дам чувством изящного…

— То что ты говоришь — абсурдно! — плаксиво выкрикнула жена. — Взять хотя бы…

— Взять хотя бы чувство гармонии. Поэзия скользит по вашему милому слуху, не досягая души. «Ах, как мило было бы списать этот стишок в альбомчик!» Да еще пририсовать сбоку припеку лютик с незабудкой! И ни каким чувством не смутясь, никаким внутренним камертоном не сверяясь — гармонично ли? — пририсует-таки к твоей выстраданной строфе мак с колокольчиком!

— Зачем ты всех под одну гребенку ровняешь? — шмыгая носом попыталась робко противиться барыня.

— Почему всех? Только дам, а отнюдь не мужчин. Ей-Богу, жалеешь, что не родился глухим, слыша как распевают твои притяельницы и милые сродственницы романсы.

Он нарочито произнес слово «романсы» томно-писклявым голосом.

— И о чем бы не брались рассуждать по недоразвитости своего детского ума, все перевернут так, что диву даешься! Откуда и наберутся этакой чуши? Почитали бы что право слово, кроме французских частушек, этих Жана с Жаниной на лужайке.

— Когда же мне читать, позволь спросить? Сашенька только переболел, Мария вслед за ним слегла, — вновь наполняясь слезами обиды, почти прошептала барыня.

— Так вот о чем я тебе и твержу, ангел мой! Ну к чему тебе забивать свою прелестную, чудную головку, краше которой я в жизни не прижимал к груди! Рожай детишек для меня, веселись, гуляй, но не лезь в то, что предназанчено мужчинам. Станешь хмурить бровки и лобик, пытаясь осмыслить глубины наук, и поневоле станешь синим чулком! — барин, плоть которого при одном упоминании о прелестной головке жены заволновалась, пошел на попятный, пытаясь ласковыми словами вернуть расположение жены.

— Но отчего так несправедливо… — слабым голосом вопрошала Наталья Николаевна. — Мужчинам от нас только того и нужно… Сейчас ты был ласков со мной, сейчас и оскорбил!..

— Послушай, ты свое получила! Разве нет? За что же ты уперкаешь меня? За ласки от которых извивалась в наслаждении змеей по этой подушке? — потерял терпение Александр Сергеевич. — Это не выносимо, ей-Богу! Умеешь же ты все испортить!..

— Ах, невыносимо? Невыносимо?! А с девками мадам Астафьевны приятнее? Думаешь я ничего не знаю? — Наталья Николавена перешла на истеричный крик.

Мартышка, переполошившись, прыгнула на стену, вскочила на спинку дивана, а оттуда — на стол, едва не свалив вазу с необъятным букетом: царственная ветка белой лилии в фижмах розовых шпорников.

Наталья Николаевна взвизгнула от неожиданности, подхватившись с ногами на диван, но в ту же секунду спрыгнула и, обхватив плечи мужа, зарылась лицом в его голову.

— Мартышка, бестия африканская! — захохотал Александр Сергеевич. — Ты здесь была? Подглядывала, шпионка?

— Ах, она бесстыжая! — возмутилась барыня.

Кошка, видя, что наказания не будет, мягко подошла к барину и, запрокинув голову с узкой мордочкой, принялась тереться задом о его ногу.

— Ишь, хвост задрала, просит!

— Взгляни на нее, Nathalie, само желание! Квинтэссенция желания! И никаких заумных речей о несправедливости обустройства мира, — с лаской, окрашенной вальяжной снисходительностью, принялся беседовать с милой женкой барин.

— Но для чего ты тогда пишешь, коли и насладиться вслух мне, твоей жене, нельзя ни одной из строк? — не давала она усыпить себя речами, коим на подмогу пошли уже руки супруга, нетерпеливо, но осторожно и испытующе поглаживавшие женкины бедра.

Рука барина споткнулась.