— Пойдем погуляем?

Зенцов с разочарованным видом покосился на шелковый китайский пейзаж.

— Она всегда дома?

— Не-ет, что ты, бабушка работает. Ты еще не знаешь, какая она шустрая, — с таинственной усмешкой сказала Юля. — Просто сегодня давление поднялось. Думаю завтра все будет в порядке, — многообещающе обнадежила она.

Все последующие дни, наплюнув на семинар, Зенцов приходил на Садовую.

Во вторую встречу Юля сразу от дверей комнаты подвела Зенцова к трельяжу и приказала:

— Закрой глаза!

Потом подняла Димкину руку над коробочками духов:

— Выбирай.

Заинтригованный Зенцов взял подвернувшуюся коробочку и ощутил шероховатость парчи. Открыл глаза.

— «Восточная сказка», — объявила Юля.

«Странная какая-то, — подумал Зенцов. — Так чего душиться будем или трахаться?»

И лишь через минуту, увидев, как Юля, набросав подушек на пол, вскочила на оттоманку и заманчиво исторгла танец падающих шалей, в исполнении футболки и джинсов, под которым ничего не оказалось, до него дошло, что восточная сказка началась.

Юля вытянулась на украшении гарема — скользком шелковом покрывале и, взмахнув за углы прозрачным синим платком, накрыла лицо. Они жадно поцеловались сквозь чадру.

На следующий день Зенцова ждал облом: он взял с трельяжа духи «Каменный цветок».

— Сегодня я холодна. Камень. Кремень!

— А чего я тогда пришел? — ляпнул Димка.

— Можешь уходить, кто тебя держит?

— Юля, я пошутил! Слушай, а нельзя без этих затей с коробками?

— Можно. Но не интересно. Слушай, а женщина мужчине только для этого нужна?

«Началось!» — мысленно возмутился Зенцов, но в дискуссию ввязываться не стал, мечтая о продолжении игры.

«Красная Москва» в день третий не подвела: у Зенцова звезды сыпались из глаз. Хороша оказалась «Кармен».

Пятый день, когда Зенцову выпал шанс узнать, что такое секс а-ля «Лель», врезал обухом по голове.

— Тебе хорошо было? Кончила? — дежурно поинтересовался Зенцов самодовольно не сомневаясь в ответе.

— Хорошо. Но не кончила.

Зенцов подскочил.

— Я что-нибудь не так делал?

— Да нет. Просто следственный эксперимент.

— На мне? — обиделся Дима.

— Да.

— Я тебе кролик что-ли? Или кот подопытный?

— До кота тебе пока далеко, — миролюбиво ответила Юля, чем стронула селевой грязевый поток.

— Ты чего себе позволяешь? Ты кто такая? — завелся Зенцов, рванув со стула рубашку.

Юля, поняв, что переборщила, бросилась к нему. Потрепыхавшись еще для солидности, Зенцов подошел к трельяжу и, не закрывая глаз, взял в руки «Восточную сказку»:

— В ближайшие пол часа ты — моя наложница!

Времени было в обрез, потому что Зоя Леонтьевна работала в военной академии делопроизводителем. Это во-первых означало, что в сердечных друзьях у нее был генерал, Аркадий Петрович, а во-вторых предполагало, что в любой момент рабочего дня влюбленные могли явиться для интимных утех. Генерал звал Зою Леонтьевну Заей и был совершенно лысым, отчего показался Зенцову страшно старым.

В один из приездов на выходной из Москвы, придя ранехонько с Юлей с воказала, Зенцов обнаружил на вешалке серую шинель и папаху. Они крадучись прошли на огромную кухню из которой вели двери в кладовую и черный ход, ожидая ретировки гостя.

Юля любила сидеть в кухонной темноте.

— Мышь выскочит! — решил попугать ее как-то Зенцов.

— Пусть выскакивает. Я ее съем! — пожала плечами Юля.

Зенцов чуть не сблеванул.

Через полчаса Зая легко пробежала по коридору и спряталась за кухонной дверью.

— Ну заяц, погоди, — молодым голосом пообещал Аркадий Петрович, чуть погодя притрусивший на кухню, ощупал стену, стол соседки Сары Иосифовны и, наконец, добрался до Заи.

Они пылко обнялись, постояли у плиты, освещенные голубым пламенем горелки, сняли зашумевший чайник и ушли в комнату.

Зенцов и Юля затаив дыхание сидели на полу между батареей и столом Фокиных.

— Интересно, между ними что-нибудь есть? — спросил Димка, но представив лысину Аркадия Петровича, убежденно затряс головой. — Конечно нет, ему ведь наверное лет пятьдесят! А ей вообще… Сколько бабушке?

— 56.

— У-у! Староваты для секса. Хотя для мужчины это может и не возраст, на молоденькую девочку еще небось встанет. А вот на бабулю… Ты уж извини, что я так про Леонтьевну. Но сама понимаешь, бабий век — сорок лет.