Командир полка был благородно сед, имел густые бакенбарды, также седые, и, как и положено гусарскому полковнику, отличался крупными размерами. Его высокие сапоги, несмотря на весьма быструю ходьбу, поскрипывали как-то солидно и неторопливо. Невысокий корнет почти бежал за ним, иногда оступаясь в полутьме коридора на неровном кирпичном полу. Тогда шпоры корнета громко тренькали, отмечая каждую незамеченную ямку, а заодно и неуверенность их хозяина. Полковник это чувствовал, и, кажется, ему это нравилось.
– - Вы, господин корнет, не смущайтесь так. Вы теперь гусар нашего полка и должны всегда выглядеть по-гусарски, то есть...
– - полковник ловко перепрыгнул через лужу -- лихо... смело... и так далее. Что же вы, однако, так поздно?
– - В штабе дивизии продержали..
– - пытаясь дышать ровно быстро пробормотал корнет.
– - Они там говорят, сюда всегда успеешь...
– - Так надо было их послать, корнет, послать... Крысы... Мы ведь тут почти в тылу врага, понимаете ли...
У одной из многочисленных дверей полковник неожиданно остановился и ласково положил руку на спину корнету.
– - Здесь!
– - торжественно произнес он и рывком отворил дверь.
В казарме были очень высокие потолки и оттого, несмотря на многочисленные переносные светильники, расставленные как попало, создавалось впечатление полутьмы. Почти все помещение было уставлено железными кроватями, железными тумбочками, железными шкафами и железными же табуретами. На кроватях, табуретах и просто на полу располагалось с полсотни полураздетых людей. Они спали, просто лежали, курили, играли в карты, что-то зашивали, беседовали... Никакого впечатления открывшаяся дверь на них не произвела.
На вошедших обратил внимание лишь один обитатель - рослый человек, брившийся неподалеку от двери с помощью большого острого ножа, глядясь при этом в висящий на голой стене осколок зеркала.
– - Здравия желаю, -- спокойно произнес он, отвернув от зеркала полунамыленное лицо и посмотрев на полковника.
– - Вот вам пополнение!
– - громко сказал полковник и с силой втолкнул корнета в казарму.
– - Не обижайте тут его.
Дверь позади корнета тут же хлопнула, и он понял, что полковник ушел.
Тут же все посмотрели на "пополнение", а высокий с ножом подошел к нему в упор и произнес, обтирая лезвие о рукав грязной рубахи:
– - И ты, душара такая, здесь с нами жить хочешь?
Корнет немного замялся, но постарался ответить бодро:
– - Так точно!
Однако уверенности в его голосе не было, так как за спиной высокого прочие обитатели казармы стали также подтягиваться к корнету, образуя широкий полукруг.
– - А знаешь ли ты, щенок, как ты тут жить-то будешь?
– - продолжил высокий, оглянувшись на товарищей. Послышались смешки и реплики, которых корнет от волнения не разобрал.
– - Ты тут и швейкой и прачкой будешь, и уборщицей и шлюшкой... С чего сам-то хочешь учебу начать?
– - Господа... Господа!
– - выкрикнул корнет.
– - Вы не можете! Я такой же гусар, как и ...
– - Хрясь!
– - внятно произнес кто-то, когда метко пущенная картофелина сбила с головы корнета кивер. Корнет тут же кинулся его подбирать, но от полученного пинка растянулся на полу, в нескольких шагах от двери. Полукруг новых товарищей стал превращаться в круг.
– - В очередь!
– - пропел кто-то фальцетом, но раздавшийся было смех тут же перекрыл рев полковника из громкоговорителя на стене:
– - По машинам! Боевая тревога! По машинам, гаденыши!
Корнет сидел на полу и смотрел, как рассыпается круг зрителей. Гусары все разом, толкая друг друга, откатились в глубь казармы и несколько секунд лихорадочно одевались, распихивая по карманам вещи. Потом, сперва по одному, самые быстрые, затем все остальные, снова гурьбой, бросились к выходу, в руках у многих откуда-то уже было оружие. Корнет, все еще не вставая, отполз в сторону, но высокий гусар, пробегая и вытирая рукавом мыльную пену с лица, крикнул ему:
– - В третий экипаж, бегом!
Корнет побежал за ним и увидел, что коридор теперь ярко освещен, а совсем рядом с дверью в казарму начинается огромный ангар, прежде совершенно темный и неразличимый. В ангаре он сразу увидел свою боевую машину с цифрой "3", криво намалеванной красной краской на корпусе, и исчезающих в ее люках гусар. Корнет глубоко вздохнул и побежал к ней, как был, в парадной форме, с кивером в руке. Потом опомнился, покрутился, чтобы оставить где-нибудь кивер и, не найдя другого места, положил его прямо на неровный кирпичный пол. И лишь через секунду, последним из экипажа протискиваясь в люк, он вспомнил о матушкиных деньгах, зашитых в кивере. Он остановился было, но чья-то рука тут же с силой дернула его вниз: