Шрифт:
Люда не очень помнила, как туда добралась. Как садилась в троллейбус — помнила, а дальше — кусками.
Вот открывается железная дверь. Вот кто-то кладет ей на лоб прохладную ладонь. Под темным образом Богоматери — ярко-красным горит лампада, красное пятно расплывается, разбухает до размеров гигантского воздушного шара… Тягучий бас откуда-то сверху говорит: да она вся горит, дай-ка градусник, у нее температура под сорок…
Кто-то обтирает Людины ноги мокрым и холодным. От холода ее так трясет, что зуб на зуб не попадает.
Под ярким светом настольной лампы ломается ампула, темная жидкость в шприце: не бойся, это чтобы сбить температуру…
Люда не чувствует укола, но ощущает, как тело становится легким, она летит, уплывает куда-то. Люда тянется к Лысику, но в руке — лишь пустота. Она плачет, кричит, просит отдать ей Лысика. «Успокойся, — говорит тягучий бас. — Здесь твой ребеночек, не кричи, поспи». Отчего-то Люда верит этому голосу. И засыпает.
Температура не спадала еще двое суток. Федя, доктор из «Милосердия», боялся, что Люде в роддоме занесли инфекцию и у нее развивается сепсис. Но оказалось, что боялся он напрасно, — у девицы обычный мастит.
На четвертые сутки Люда была почти в порядке. Лицо порозовело, синие круги под глазами исчезли. Она смогла покормить ребенка, выпила кружку жидкого чаю с лимоном.
После кормления в комнату заглянул отец Александр и сообщил, что пришло время побеседовать. Говорил он тягучим басом из Людиного горячечного сна.
— Выглядишь лучше, — сказал он, ставя у кровати табуреточку и усаживаясь. — Мы за тебя молились. Знаешь, где находишься?
Люда покачала головой — она помнила только, что адрес ей дали в церкви.
— Это женский православный приют, — объяснил отец Александр. — Называется «Милосердие», находится при храме Иконы Владимирской Божьей Матери. Сюда приходят такие, как ты. Те, кому некуда идти. Девушки и женщины, оказавшиеся в трудной ситуации. У многих, так же как и у тебя, есть дети.
«Милосердие» было детищем отца Александра, его персональным проектом, главной заботой последних десяти лет. Десять лет назад никакого православного приюта и в помине не было. Была молельная комната в одном из московских роддомов, где отец Александр проводил молебны о благополучном разрешении рожениц от бремени и за здравие новорожденных. Там же он беседовал с женщинами, собирающимися подписать отказ от ребенка, и с теми, кто решился на аборт. Многие признавались: и рада бы оставить ребенка, но куда мне с ним? Денег нет, в доме — теснота, муж — пьющий. Одна, почти девочка, плакала в голос и объясняла, что очень хочет забрать ребеночка себе, но отец, если узнает, — убьет. И ее, и ребеночка. Девочка была из какого-то горного села, и отец Александр ей верил.
Теперь в распоряжении отца Александра было двухэтажное здание, четверо сотрудников и десять комнат, в которых жили девушки, девочки и женщины — те, кому некуда больше податься. Держать их в приюте подолгу возможности не было, но отец Александр — энергичный и нарастивший за десять лет массу полезных связей — помогал своим подопечным устроиться на работу, найти место в общежитии или уехать на родину. Некоторых удавалось помирить с родителями, некоторых — убедить развестись с мужем-деспотом…
Узнав, что центр православный, Люда испугалась. Наверное, ей нельзя в православном приюте? Она ж неверующая. И некрещеная. В церковь не ходит, и все такое.
Но отец Александр только усмехнулся. Да здесь половина таких. Господь велел любить всех своих ближних, независимо от того, верующие они или нет, проявлять к ним милосердие и помогать по мере возможности. Вот они и помогают.
— Но мне нужно знать твою ситуацию, — сказал отец Александр. — Иначе я мало чем смогу помочь.
Поначалу Люда молчала. Потом начала врать. Несла какую-то околесицу про мужа, который пьет и бьет, про мать, которая на порог не пустит с ребенком, про украденный паспорт…
Отец Александр слушал, наклонив голову и задумчиво глядя Люде в лицо.
— Ну что ж, — сказал он, когда поток ее красноречия иссяк. — Будем считать, что так оно и есть. Если захочешь рассказать еще что-нибудь — мой кабинет на втором этаже, я там до ночи, заходи в любое время. А сейчас иди в трапезную, обед скоро.
Люда хотела спросить про телефон. Надо же маме позвонить, сказать, что она жива, что все в порядке. Если маме сообщат, что Люда пропала, она с ума там сойдет. Люда уже раскрыла рот, но отец Александр опередил ее.
— Если тебе нужно кому-нибудь позвонить, — сказал он, — у меня в кабинете есть телефон. Пользуйся.
Встал, поставил табуреточку на место, перекрестил спящего Лысика и вышел.
Всю правду Люда рассказала отцу Александру в тот же вечер. Как ни странно, выговорившись, она почувствовала облегчение. Как будто ослабили внутри тугую пружину.
Отец Александр полистал Семейный кодекс, покрутил бороду и сказал, что как человек он не может осуждать Люду, как священник воздержится от комментариев, поскольку отношение церкви к суррогатному материнству неоднозначное. Но если говорить с точки зрения закона человеческого, а не Божия, то Люда является полноправной матерью Лысика, и, если она не напишет отказ от ребенка, никто не имеет права его насильно отобрать.