«Ты переживаешь, что надменный Рим так и не принял тебя? Но вы действительно несовместимы. Я долго думал над этим. Ты зачахнешь в Риме.

Я родился в этом Городе, люблю его всей душой, каждый раз не могу дождаться возвращения. Но даже мне в Риме тесно. Значит ли это, что я стал слишком велик даже для Великого Рима?

И еще одно все больше заботит меня.

Рим велик, но это только Рим. Я не могу ни подарить, ни завещать его нашему сыну. Остается завоевать для Цезариона остальной мир».

Наконецто! Клеопатра усмехнулась – то, что она так старательно внушала любовнику при любой возможности, дало свои ростки. Он осознал, что кроме Рима есть и другой мир, который куда больше и заманчивей.

Клеопатра уставилась на пламя светильника, задумавшись. Она должна отнять у Города Цезаря! Им хватит и других. Цезарь принадлежит миру, который не ограничивается римскими холмами. А она принадлежит Цезарю и готова сложить к его ногам Египет, если тот потребует. Только с условием, что у Гая Юлия больше не будет любовниц. Какой бы ни была Клеопатра разумной, она оставалась женщиной, и сознавать, что диктатор снова ласкает когото другого, для нее было невыносимо.

Правда, приставленный к Цезарю рабшпион утверждал, что диктатор серьезно болен, а потому никаких женщин и пиров, но не на всю же жизнь у него этот недуг?!

Хотя, когда Клеопатра осторожно посоветовалась со своим врачом, тот, делая вид, что не понимает, о ком идет речь, сказал, что падучая на всю жизнь и с каждым годом будет трепать человека все сильнее. Царица фыркнула: это только пока он в Риме! Здесь сам воздух и испарения от Понтийских болот могут принести болезнь!

В чемто она была права, воздух Рима действительно был весьма опасен, лихорадка каждый год забирала немало людей, осенью многие начинали кашлять, а коекто трястись от озноба даже лежа в теплой постели. Но стать причиной падучей это никак не могло, Клеопатра зря ругала Понтийские болота. Цезарь был отмечен болезнью с юности, просто раньше она редко давала о себе знать, а теперь напоминала все чаще, превращаясь в настоящее мучение для гордого Гая Юлия.

Так в литературных трудах и обидах прошло начало осени. Цезарь не вернулся в Город даже к началу Римских Игр. Только за два дня до сентябрьских ид в храм Весты было представлено на хранение его завещание. Диктатор никому и словом не обмолвился о его содержании, но его не спрашивали. Все были почемуто уверены, что Цезарь оставляет наследником маленького сына египетской царицы. Возразить было некому, Клеопатра жила на вилле на другом берегу Тибра и в Городе почти не появлялась, а сам Цезарь все еще находился в Лавике. В Рим он въехал только во время очередного, пятого, испанского триумфа.

Рим радовался несказанно, хотя, если вдуматься, чему было радоваться? Одни римляне убили множество других ради власти диктатора. Это Цезарь считал, что ему должны быть благодарны за прекращение гражданской войны, а в Городе было много тех, кто скорее обвинял диктатора в ее начале.

Письмо было чуть странным, Клеопатра просто требовала, чтобы он обязательно приехал именно 2 ноября!

Что это с ней? Но тон был настойчивым, да и самому Цезарю все же пора в Рим. Приехал и именно в тот день, как она просила.

Только войдя в дом, вдруг понял, в чем дело – у Клеопатры был день рождения! Гостей нет, но в триклинии готовы три ложа и кресло. Для кого? Оказалось, для Птолемея и Хармионы. «Это самые родные для меня люди, кроме тебя и Цезариона».

Конечно, ни Птолемей, ни Хармиона не стали сидеть с ними допоздна, но все было хорошо, много шутили, Клеопатра шутливо вспоминала приключения последних дней, жалела, что Цезаря не было с ними на Римских Играх, говорила, как она скучает по маленькому Цезариону… Ничто не предвещало беды.

И вдруг… Цезарь почувствовал, что у него начинает кружиться голова. Это был явный признак надвигающегося приступа. Куда деваться? Уйти он не успевал, отослать любовницу прочь? Но она сейчас хозяйка дома. Пока размышлял, приступ все же начался.

Клеопатра вовремя заметила, как у Цезаря закатываются глаза и тело начинает сводить судорогой. Она несколько раз видела приступы падучей у родственника, а потому знала, что делать. Крикнув: «Хармиона, врача!» – она подхватила начавшего падать с ложа Цезаря и принялась лихорадочно искать взглядом, чем разжать ему зубы. Тело Гая Юлия изогнулось и начало биться, на губах появилась пена, прикушенный язык кровил…

Приступ был довольно сильный и продолжительный, разжать зубы удалось не сразу, язык он всетаки прикусил, как и губу. После окончания, не придя в себя, Цезарь заснул. Глядя на и без того не слишком румяное лицо любовника, ставшее изза приступа белым, вытирая пот с его лба и кровь и пену с губ, подкладывая под голову и спину подушки, Клеопатра думала о том, что будет, если приступ застанет Цезаря на людях. Конечно, падучая считается болезнью, дарованной богами избранным, но пара таких приступов на форуме или в сенате, и Цезаря перестанут воспринимать как диктатора. Человек с закатившимися глазами, исходящий пеной и бьющийся головой о пол не слишком похож на властелина мира.