И снова на площадь. Под вечер, когда на арену выгоняли последнего быка, двое из «квадрильи», выбрав плащ получше п ухватив его за концы, обходили скамьи, выпрашивая вознаграждение. Если зрители были довольны подвигами пришельцев, медяки щедро сыпались в красную тряпку. Закончив корриду, «квад-рилья» собиралась в обратный путь, зная, что кредит на постоялом дворе исчерпан. По дороге, при дележе медяков, увязанных в узелке, нередко затевались ссоры.

Остаток недели был посвящен хвастливым воспоминаниям о совершенных подвигах в кругу друзей, не принимавших участия в приключении и жадно внимавших рассказу. Герои повествовали о «верониках» в Гарробо, о «наваррах» в Лоре или об ужасной ране, полученной на площади в Педросо, стараясь при этом подражать манерам и жестам заправских тореро, которые в своем вынужденном безделье утешались бахвальством и враньем.

Однажды сеньора Ангустиас больше недели не получала вестей от сына. Наконец до нее дошли смутные слухи, будто он ранен на арене в Тосине. Боже ты мой! Где этот город, и как до него добраться? Считая сына погибшим и горько его оплакивая, мать уже решила ехать к нему, но едва она собралась в путь, как на пороге появился сам Хуанильо; бледный и ослабевший, он, как истый мужчина, с задором рассказал о полученном ранении.

Пустяки, удар в ягодицу, рана глубиной в несколько сапти-метров. С бесстыдством победителя Хуан предлагал соседям взглянуть на рану и убедиться, что палец не достает до ее дна. Он гордился распространявшимся вокруг него одуряющим запахом йодоформа и хвастал вниманием, оказанным ему в этом городке, несомненно самом лучшем из всех городов Испании. Богатые жители, так сказать местная аристократия, справлялись о его здоровье; сам алькальд пришел навестить пострадавшего и даже снабдил его деньгами на обратный путь. В кошельке Хуана еще звенели три дуро, и со щедростью, присущей великому человеку, он тут же отдал их матери. В четырнадцать лет заслужить такую славу! Гордость Хуана не знала предела, когда на Кампане некоторые тореро – не сомневайтесь, самые настоящие тореро! – обратили внимание на мальчугана и стали спрашивать, как заживает его рана.

После этого случая Хуанильо больше не заглядывал в мастерскую сапожника. С быками он уже знаком: первое ранение лишь укрепило его отвагу. Он будет тореро, и только тореро! Сеньора Ангустиас отказалась от мысли исправить сына, это было невозможно. Нет у нее сына, и все тут! Если Хуан возвращался домой в час ужина, мать с дочерью, сидевшие за столом, молча ставили перед ним тарелку, пытаясь убить его презрением, что, впрочем, ничуть не влияло на аппетит мальчика. Когда же он являлся слишком поздно, в доме для него не оставалось ни корки хлеба, и, так и не поев, он возвращался на улицу.

По вечерам Хуан разгуливал по Аламеда-де-Эркулес в компании мальчишек с порочными глазами, казавшихся чем-то средним между будущими преступниками и тореро. Частенько его видали и в другом обществе – с юными сеньорито, вызывавшими едкие насмешки соседок, или с важными кабальеро, которым злые языки давали женские прозвища. Одно время Хуан продавал газеты, а на страстной неделе, в дни праздничных коррид, разносил леденцы сеньорам, сидевшим на площади Сан-Франсиско. Когда наступало время ярмарки, он бродил неподалеку от гостиниц в ожидании «англичанина» – для него все путешественники были англичанами – в надежде, что тот возьмет его проводником.

– Милорд! Я тореро! – говорил он при виде чужестранца, словно профессия тореро служила самой верной и неоспоримой рекомендацией.

В подтверждение своих слов Хуан снимал берет, движением головы отбрасывая назад свою колету – прядь волос длиною в четверть, свисавшую с макушки.

Товарищем Хуана по нищете был его ровесник Чирипа, невысокий парнишка с лукавыми глазами, круглый сирота, бесприютный бродяга, имевший влияние на Хуанильо благодаря своему богатому опыту. Через все лицо мальчика проходил шрам от удара рогом, и эта рана была в глазах Сапатерина куда почетнее, чем его собственная, скрытая от людского взора.

Если приезжая иностранка в погоне за «экзотикой» заводила на пороге отеля беседу с юными тореро, восхищаясь их колетами п рассказами о полученных ранах, а в заключение доставала кошелек, Чирипа старался ее разжалобить:

– Ему не давайте, ведь у него дома мать, а я в мире один-одинешенек. Люди не ценят, когда у них есть мать.

И Сапатерин, поддавшись на миг угрызениям совести, позволял товарищу завладеть целиком всей подачкой и с грустью бормотал:

– Конечно… конечно.

Впрочем, краткая вспышка сыновней нежности не мешала

Хуанильо продолжать бродячую жизнь, предпринимая далекие путешествия из Севильи и лишь изредка появляясь дома.

Чирипа был прирожденным и изобретательным бродягой. В дни коррид он пускался на всякие уловки, чтобы попасть с товарищем в цирк,- то через стену перелезут, то, смешавшись с толпой, шмыгнут в ворота, а то умильными просьбами разжалобят служителей,- дескать, они сами тореро, неужто их не пропустят посмотреть бой быков!.. Если не предвиделось капеи где-нибудь поблизости, друзья отправлялись дразнить молодых бычков на пастбищах Таблады, но все же радости, которые им могла предложить жизнь в Севилье, были ничтожны в сравнении с их честолюбивыми планами.

Чирипа немало пошатался по свету и поражал своего товарища рассказами о чудесах, которые он видел в отдаленных провинциях. Он умел незаметно проскользнуть в вагон и куда угодна доехать зайцем… Как завороженный, слушал Сапатерин описания Мадрида, города его мечтаний, где цирк был своего рода храмом для любителей тавромахии.

Какой-то сеньорито у входа в кафе на улице Сьерпес в шутку сказал мальчикам, что в Бильбао они могли бы заработать кучу денег: там, мол, весьма ценятся искусные тореро из Севильи. И доверчивые парнишки пустились в путь без гроша в кармане, прихватив с собой лишь плащи, настоящие плащи, правда изрядно потрепанные, но принадлежавшие в свое время профессиональному тореро и купленные у старьевщика за несколько реалов.