— Юче, а тебе какие девушки больше нравятся — турецкие или европейские?

— Русские.

В голосе Юче слышалась усмешка. Он принимал предложенную игру.

— А русские — это что, не европейские? — обиделась за державу Арина.

— Нет, конечно. Европейские девушки слишком самостоятельные. И очень практичные. Они не готовы бросить все ради любви. Они открыты для романов, но не для любви.

— А турецкие мужчины? Они открыты для романов или для любви?

Ну вот что она делает, что делает, мерзавка!

— Я не могу говорить за всех мужчин, только за себя. Лично я хочу найти женщину, похожую на мою маму, и прожить с ней всю жизнь. Столько, сколько отпустит Аллах.

— О, значит, блондинки тебе не по вкусу! Твоя мама ведь была брюнеткой?

— Она была красавицей. А цвет волос тут не при чем.

Слушать дальше я не стала. Сейчас я бесшумно отойду в сторонку, да вот хоть туда, на самый край площадки, и, свесив ноги, просижу до утра…

Сухие ветки под моими ногами оглушительно захрустели. Пробирается медведь сквозь лесной валежник…

— Машка, ты куда? — забеспокоилась Арина. Кучук догнал меня, понюхал, поскулил и вернулся к належанному месту.

Я шла, как с завязанными глазами, шаря руками перед собой.

— Куда ты поперлась, шею сломаешь! — крикнула Арина.

Я не видела ничего. Возможно, в одном шаге от меня — пропасть. Возможно, стоит мне сейчас только потерять равновесие… Но мне почему-то не было страшно. Как там у Пушкина: есть упоение в бою и бездны мрачной на краю… Помню, пару лет назад меня завораживали эти строчки… И в аравийском урагане… Как там дальше? Я подняла лицо к небу и сделала еще один шаг.

Камни из-под моей ноги прошуршали вниз.

— Маша!

Мое имя произнесли тихо и нежно, знакомым мягким выговором. Машя…

Я повернулась. В затылок мне дышала пропасть. А впереди блестели его глаза, отражая свет луны. Я никогда не чувствовала столько и сразу… Близость любви и смерти, несбыточность и нереальность того и другого…

Он сделал полшага ко мне, но и я на полшага отодвинулась от обрыва. Мы столкнулись. Его руки оказались в моих волосах, его губы…

Когда мы делали это с Гуськовым, мне было стыдно и противно. Мы пробовали что-то запретное, разрешенное только взрослым.

Сейчас у меня кружилась голова от сознания собственной правоты. Да, да, его губы и мои губы — так и должно быть, я сразу полюбила их вкус и запах, я не думала, что можно и чего нельзя, я вообще разучилась думать… Далекий крик ночной птицы был голосом моей собственной души, вырвавшейся на свободу… Казалось, мы отрываемся от земли и кружимся, кружимся в безумном вальсе под музыку из "Щелкунчика".

Темнота вдруг вспыхнула красками — сиреневые, бирюзовые, алые сполохи. Это было северное сияние — или трубы органа, торжественно зазвучавшего с небес. Ночь раздвинула занавес, и ослепительное солнце ударило мне в глаза.

Как это? Неужели мы процеловались до рассвета?

Все изменилось. Правда, мы с Юче стояли на том же месте, у самого края площадки. Внизу — лес, через дорогу — пляж и море. Но все это было совершенно иным.

Здесь царила весна. Гору оплетало вьющееся растение с большими пунцовыми и белоснежными цветами. Под ногами росла тонкая, шелковистая трава. Ее изумрудные пряди свисали с края площадки, волнуясь от легкого ветерка. Лес, влажный после ночного дождя, больше похожий на тропические джунгли, светился от солнца. А далекое море так играло оттенками голубого и зеленого, что на глаза наворачивались слезы восторга. Заливались птицы. Вокруг нас порхали разноцветные бабочки. Я протянула руку, и огромный махаон опустился мне на ладонь. Покачивая крылышками, он попробовал меня хоботком на вкус.

— Как ты думаешь, это Ферах? — осипшим голосом прошептал Юче.

Итак, мы все-таки попали в волшебную страну. Смешно подумать, недавно мы с таким понтом и скепсисом рассуждали во дворе у тети Арзу, что первый поцелуй у нас уже позади… Какие дураки! Речь шла о настоящем Первом Поцелуе. Так же как только настоящий Ключ открывает дверь в Ферах.

Когда нас отпустило первое обалдение, мы огляделись. Удивительное дело: здесь тоже был дольмен. Мы не сразу заметили его под ковром из мелких голубеньких цветочков. Отверстие было закрыто круглой деревянной дверцей, а рядом трогательно свисал колокольчик. Очень хотелось за него дернуть, но я воздержалась. Мало ли кто в теремочке живет?

Послышался короткий мелодичный звук. Тирлим-бом. У меня на мобильнике похожая мелодия стоит на эсэмэски. У наших ног распростерлась оранжевая шелковая скатерть с восточным узором.

— Тирлим-бом.

На скатерти появилась корзинка с фруктами. И какими фруктами! Яблоки с тонкой, почти прозрачной кожицей, сквозь которую проступал румянец… Апельсины, уже разломанные на дольки, сочащиеся соком, просвеченные солнцем… Густо-кровавые зерна граната… Шелковистые персики… Подернутый сизым виноград… Все плоды были как на подбор, ни одного — помятого, гнилого, с червоточинкой. При этом корзинка источала аромат… О, импортные муляжи из наших супермаркетов, вскормленные на всякой гадости, никогда так не пахнут.