– Вы напоминаете мне мою первую подружку. В ту пору я был молод и неопытен, еще не богат и не женат. Познакомился я тогда с одной китайской девушкой, которая тоже совсем недавно обосновалась в Рио. Мери Ван, из Шанхая, разговаривала на пиджин-инглиш и была очень мила.

– Ну и что у нас общего с этой девушкой?

– Ваше стремление к dolcefarniente [11] и ваша неуемная жадность.

– А я-то думала, что китайцы прилежные как пчелки, – сказала я обиженным тоном, потому что именно в этот день собственноручно выкрасила садовые стулья.

– И был у Мери Ван такой девиз, вы только послушайте: «Me no savvy…»

– А что такое savvy? – перебила его Кора.

– Это заимствовано из французского, от слова «savoir», что означает «знать».

– Давайте еще разок:

Мы рассмеялись. Нам понравилась песня китаянки, хотя и не понравилось выражение лица Хеннинга. А вообще-то мы вовсе не были такими лентяйками, как он думал. Правда, если по утрам хозяин уходил в свой гольф-клуб, завтрак весьма затягивался, но затем была полноценная дневная программа. Почти каждый день к нам приходили рабочие, ими занималась Кора. По ее заказу они строили ателье. А у меня, в конце концов, был ребенок, о котором надлежало заботиться. Более того: благодаря тесному общению с Эмилией я надумала изучать итальянский по учебникам Коры. Эмилия спрашивала меня по тексту, исправляла мои ошибки и чувствовала себя вполне признанной и оцененной и как учительница, и как нянька.

– А что было дальше с Мери Ван? – спросила я как-то Хеннинга после ужина.

– Стала проституткой, а не «зеленой вдовой» вроде тебя.

Кора не любила подходить к телефону, она не испытывала ни малейшего желания беседовать со своими родителями. Мне почти всегда приходилось отвечать, что ее нет дома.

– А моя дочь Корнелия не выкинула наконец из головы этот злосчастный брак? – всякий раз интересовался профессор. Я же неуверенным голосом советовала ему спросить у нее самой. Фрау Шваб рассказывала, что брат Коры сдал выпускные экзамены и порвал со своей невестой. В самом непродолжительном времени он собирался побывать в Германии и уж наверняка захочет навестить родную сестру.

А Йонас звонил нечасто, разговоры с заграницей по телефону он считал для себя непозволительной роскошью. Но поскольку и у меня не было ни малейшего желания выслушивать его упреки, Йонасу приходилось самому проявлять инициативу, если он хотел услышать что-нибудь про своего Бартеля.

Порой мы с Корой рассуждали о будущем. Ну, с ней-то все было ясно: как только будет готова студия, она начнет каждый день рисовать, возможно, будет брать частные уроки и наконец прославится. Имя Хеннинга при этом даже не упоминалось.

У меня же все выглядело по-другому. Могла ли я просто остаться во Флоренции, жить у Коры и Хеннинга? Значит, я такой же дармоед и прихлебатель, как мой отец? И разумно ли было без всякой видимой причины отшить Йонаса? Ведь он не сделал мне ничего дурного. Вот если бы он мог жить и учиться во Флоренции, все было бы просто чудесно. Что касается профессии, я мечтала изучить итальянский и в конце концов стать переводчиком.

– Знаешь, кто мне порой мешает? – спросила Кора. – Ты, может, не поверишь, но это Эмилия. Ну конечно же, очень удобно, что она убирает и стряпает. С другой стороны, ее две комнаты в мансарде подошли бы под ателье куда лучше, чем северная комната на втором этаже. Но я знаю, что ты ее любишь, потому что она очень хорошо ухаживает за Белой.

Правда, я любила Эмилию не только за это, но еще и за то, что она вылавливала пауков в моей комнате и выносила их в сад. Я нередко навещала Эмилию в ее квартирке. Она перетащила туда с чердака сосновый сундук, отвинтила крышку и переделала в кроватку для Белы. И он теперь куда чаще спал у нее, чем в собственной комнате. Эмилия обычно забиралась к себе очень рано и, лежа на постели, смотрела телевизор. Бела лежал рядом с ней в своем сундуке и был вполне доволен жизнью. Поскольку по вечерам я, как правило, уходила куда-нибудь ужинать с Хеннингом и Корой, то заглядывала в комнату Эмилии лишь очень поздно, чтобы увидеть, как там спит мой ребенок. Порой я даже испытывала нечто похожее на ревность по отношению к самозваной бабушке, которая сотворила столь совершенный симбиоз с Белой. Она даже пела для него «Ma come balii bene bella bimba», и при слове «Бела» он шлепал ладошкой по столу.

Установилась жара, началось тосканское лето. Хеннинг то и дело заводил разговор о том, чтобы поехать с Корой к морю. Мое участие в этой поездке было, судя по всему, не запланировано. Мы купили пластмассовую песочницу и наполнили ее водой. Бела мог плескаться, я – охлаждать ноги. Родители Коры сообщили о своем предстоящем визите, Кориного брата ожидали домой из God's own country, [13] и они всей семьей собирались отдохнуть в Colle di Val d'Eisa – так вот, не желаем ли мы принять участие в этой поездке. О том, что их дочь успела за это время выйти замуж, они и не догадывались. Кора не желала говорить об этом, а меня попросила как можно деликатнее известить родителей о ее отказе.